Владимир Попов - И это называется будни

Выступление Рудаева-старшего послужило детонатором для той взрывчатки, которая исподволь накапливалась, и атмосфера мало-помалу стала накаляться. Тон задали молодые, и Збандуту это понятно. Кадровые рабочие уже притерпелись. Они видели куда худшие условия труда на аглофабриках старого типа и считают существующие приемлемыми. Хорошо, что волна протеста идет от рабочих. Их требования, от конъюнктуры не зависящие, без ответа не оставишь.

Збандут благосклонно взглянул на Наташу Рудаеву. Заварила кашу и помалкивает, даже выражение удовлетворения прячет, словно происходящее нисколько ее не касается. Другая обязательно выступила бы, так или иначе подчеркнула бы свою роль в событиях, а эту честолюбие не гложет. Впрочем, честолюбие вряд ли следует относить к разряду пороков. В карточке человеческих чувств оно стоит где-то неподалеку от профессиональной гордости. Не во всех случаях, но в отдельно взятых — безусловно.

А выступления продолжаются.

Вот один из тех, кто бросает вызов уставному педантизму, — неряшливая бородка, заросший затылок, ярко-малиновая, в пестрых букетах рубашка — требует ни мало ни много — привлечь проектировщиков к уголовной ответственности за вредительство. «Опоздал, милок, с этими требованиями лет на тридцать. В ту пору такого требования было достаточно, чтобы полетели головы. И летели. Сейчас время иное».

Призыв патлатого мог бы прозвучать угрожающе, не будь он патлатым. Все-таки внешность хиппи в рабочей среде успехом не пользуется. Над ними посмеиваются и даже открыто издеваются.

Но Збандут доволен оратором. В стенограмме реакция зала указана не будет (иронические усмешки не фиксируются), и на этом агрессивном выступлении можно строить политику — вот как реагирует на ошибки проектировщиков рабочий человек.

Приступая к голосованию, Рудаев на всякий случай действует дипломатично. Хотя предложение реконструировать фабрику поступило вторым, он ставит его на голосование первым. Лес поднятых рук не оставляет сомнений, что за это предложение абсолютное большинство.

Хорошее решение, правильное. Оно устраивает Збандута, хотя ему пока не ясно, как проводить его в жизнь. И он просит членов технического совета активно подумать над тем, каким способом убрать бетонные фундаменты, которые, как мощные надолбы, загородили путь к реализации заводского проекта.

С каждым днем работать в конверторном цехе становилось все труднее. Количество плавок за смену возросло, возросло и число неполадок. И фурмы для подачи кислорода стали быстро выходить из строя. Десятиметровые трубы обрастали на концах смесью металла и шлака, становились похожими на гигантские булавы, тяжелели и не только с трудом двигались по направляющей, но и еле-еле выходили из суженной, заросшей той же смесью горловины конвертора. Приходилось останавливать процесс, заменять трубы новыми. Непригодную фурму не выбрасывали, а укладывали на рабочей площадке и часами возились с ней, освобождая от настылей струей автогенного пламени и допотопным инструментом — ломом.

Получилась нелепица. В первоклассном цехе, полностью рассчитанном на механизированный труд, волей-неволей прибегали к самым неоправданным физическим усилиям и потели, как в допотопных цехах. Не удивительно, что молодежь, которая охотно шла сюда, прельщаясь широко разрекламированной культурой труда, быстро разочаровывалась и впадала в уныние. Нужно ли кончать десять классов, если приходится орудовать ломом, кайлом и лопатой!

Юрий пока крепился, хотя работал, как вол. Прожорливое чудище переваривало пищу безостановочно, требовалось большое напряжение, чтобы поспеть за ним. Когда это не удавалось сделать, Юрий испытывал почти отчаяние. Не только потому, что негодовало начальство. Ранили косые взгляды товарищей, давило укоризненное безмолвие огромного, затихшего по твоей вине агрегата, ожидающего, пока ты справишься со своим заданием.

Как выходить из положения, как наладить нормальный бесперебойный ритм? Вопрос этот волновал всех. Вот почему после смены, даже затянувшейся, — не всегда успевали очистить к сроку площадку от выбросов, приходилось оставаться и на час, и на два, чтобы плиты не заросли броневым коржом, — шли не домой, а в рапортную. Там обычно собирались люди, небезразличные к интересам дела, заботящиеся о заводском престиже.

Именно в рапортной рождались разные варианты усовершенствования процесса — завалки, теплового и шлакового режимов, и именно сюда пришел Борис Рудаев, когда Флоренцев сообщил ему, что ничего путного он сам не добился.

Присев к столу, кивнул отцу, чуть подмигнул Юрию, оглядел сумрачные лица.

— Что насупились, как на похоронах?

— Оно в точности так и есть, — нехотя отозвался Серафим Гаврилович.

— Сегодня похоронили последний вариант, — добавил Сенин.

— Ну, а зачем раскисать? — Рудаев темпераментно раскинул руки. — Радоваться нужно.

— Че-му? — вылупился Чубатый.

— Отрицательный результат — тоже результат. Вы исчерпали исследования в разных направлениях, поле вашей деятельности сузилось. Уже знаете, где нужно искать.

Может быть, другой на месте Рудаева не преминул бы подчеркнуть, что предвидел такой исход, что подсказывал другой выход. В этом не было бы никакого греха, и Флоренцев, который до сегодняшнего дня упорно стоял на своем, вполне мог ожидать от Рудаева реванша. Но Рудаев будто забыл, что у него с Флоренцевым были на этот счет разногласия. Спросил, обращаясь ко всем:

— Так что будем дальше делать, товарищи?

И Флоренцев понял, что его непосредственный руководитель, даже приняв определенное решение, все же заставляет людей думать, приучает их думать и дает возможность проявить инициативу. Не упустив этой возможности, он сказал важно, с расчетом на эффект, будто сообщал свою, давно выношенную, оригинальную мысль:

— Что ж, остался единственный путь — пробовать разные варианты фурмы.

Рудаев поощрительно кивнул, и Флоренцев сделал еще один вывод: здесь, в цехе, Рудаев печется гораздо больше об авторитете начальника, нежели о своем, понимая, что начальник, а не он, ежедневно, ежечасно сталкивается с рабочими, и те должны верить в него больше, чем в кого-либо другого.

Однако доверия как специалист Флоренцев рабочим не внушал. Они видели, что этот человек, в общем, несмотря на молодость, опытный и хваткий, не смог наладить продувку, хотя цех работал третий месяц. И не удивительно, что заявление Флоренцева о необходимости видоизменить фурму было встречено прохладно. Какими же параметрами варьировать, если она так проста? Обычная водоохлаждаемая труба, выходное отверстие которой несколько расширено, — так называемое «Сопло Лаваля». Вдобавок имя знаменитого ученого действовало гипнотически, никто и подумать не смел, что можно корректировать его расчеты.