Владимир Попов - И это называется будни

— Я понимаю, но не я буду решать вашу участь.

По лицу Збандута прошло движение, в котором угадывалась нежность.

— И очень жаль. Мог бы рассчитывать на снисхождение, — сказал он затухающим голосом и вслед горячо, будто споря с воображаемым противником: — Но позвольте, ведь я связан решением технического совета! У нас что, демократия или игра в нее?

— Этим вы не отобьетесь. Техсовет орган совещательный и единоначалию помехой быть не может. Упрется директор — ничего не поделаешь.

Збандут принялся ставить на торец карандаш, но его попытки не увенчались успехом, карандаш упрямо падал.

— Загадали что-нибудь? — усмехнулась Лагутина. — Удержится — не удержится?

— Дорогая Дина Платоновна, тут и без гадания все ясно, что все архимрачно. — Збандут потер пальцем между бровями, как бы унимая боль. — Хотя бы союзниками заручился загодя, как делают дипломатичные люди. А я, наоборот, последних растерял. Недавно вот и с Додокой поцапался. Не выделил средств, которые он потребовал на строительство шоссе от заводоуправления до аэропорта. До аглофабрики кое-как наскреб, а дальше не могу. Не могу, Дина Платоновна. Неоткуда. Представьте себе — взъелся. «Дурной пример, говорит, подаешь. Самый богатый хозяин в городе, а жмешься, как куркуль». Нашел куркуля! Семнадцать километров как-никак проложил. Намекнул, что припомнит при случае. Чем вам не случай?

— Не думаю, Валентин Саввич.

— А я думаю. Мы не раз уже схватывались. Да ну об этом, — махнул рукой Збандут. — Как там ни сложится в дальнейшем, а аглофабрика будет образцовой по чистоте. Мы докажем, что самое грязное производство может и должно быть чистым. А раз так, то и все новые фабрики будут проектировать соответственно нашей. — И добавил с грустью: — Впрочем, у нас умудряются и при наличии совершенных образцов упорно копировать старые.

Откровенность Збандута побудила к откровенности и Лагутину.

— А почему у вас так получилось, Валентин Саввич? — спросила она участливо. — Вы имели достаточно времени, чтобы добиться в министерстве официального согласия и не ставить себя под удар.

— Министерству трудно решать вопросы реконструкции строящегося объекта, да еще в стадии завершения. Надо идти в самые верха, каяться в том, что еще один проект неудачен, просить перенести сроки пуска, утвержденные в высших инстанциях, ломать все расчеты Госплана, потом выискивать способы, как заткнуть образовавшуюся дыру, добиваться дополнительных ассигнований, брать на себя ответственность за новые сроки, которые, как правило, оказываются нереальными. Всю тяжесть ответственности я взял на себя. Но если смотреть в корень, действую я в соответствии с их внутренними желаниями. Разве министерство не заинтересовано, чтобы условия у людей были нормальные? Заинтересовано. Но преодолевать множество барьеров, внешних и внутренних… Возьмите тех же госплановцев. Они ведь только понаслышке знают, что творится на аглофабрике.

Збандут замолчал. Молчала и Лагутина, исподволь наблюдая за своим визави. Ей всегда нравились люди неуемные, способные во имя высших интересов поставить на карту личное благополучие. Эта способность больше свойственна руководителям среднего звена. У людей збандутовского ранга она зачастую бывает притупленной. Очевидно, высокое положение, а вернее, опасение потерять это положение и вместе с ним всю совокупность моральных и материальных благ выработали в них осторожность. А вот в Збандуте не выработали. Перспектива борьбы, азарт риска, наоборот, мобилизуют все его духовные силы, как мобилизует себя перед боем обстрелянный боец, придают решимости. Он стремится сделать все от него зависящее и даже не зависящее, чтобы завод стал как можно лучше, и во имя этой цели готов даже расстаться с ним.

— Заходите ко мне в эти дни, — вывел Лагутину из раздумья Збандут. — Мне сейчас как никогда нужно ваше общество. — Улыбнулся весело, даже озорно. — Знаете, чей пример подталкивает меня на всю эту возню с аглофабрикой?

На миг озадачившись, Лагутина сказала без тени сомнения в голосе:

— Рудаева.

— Угадали. Великие люди прошлого, да и настоящего в таких случаях мало вдохновляют. На то они и великие, что им по плечу вершить дела, недоступные нам, простым смертным. А вот когда обычный, ничем не защищенный человек идет на самопожертвование, это, знаете ли, встряхивает. Рудаев мог, а ты что, из теста пожиже? Вот так…

Глаза их встретились, и Лагутиной стало не по себе. Что-то большее, чем простое расположение, прочитала она во взгляде Збандута.

— Вы, наверно, дружны с женой и привыкли делиться с ней… — сама не зная почему, может быть инстинктивно ограждая себя от обаяния Збандута, сказала Лагутина.

— Очень дружен. Но делюсь в меру. У нее достаточно своих забот, домашних и служебных.

— И все-таки вам ее не хватает.

— Мне и друзей не хватает. Вернее, у меня их здесь совсем нет. Самому набиваться не хочется, а чтоб потянулся кто-нибудь, такого пока не произошло.

— А Гребенщиков? Вы ведь очень давно знакомы.

— Ну что вы, Дина Платоновна! Какой из Гребенщикова друг? Дружба — категория качественная. Она подразумевает не только взаимное доверие, но и взаимное тяготение. Причем иногда такой же силы, такой же нежности и самоотверженности, как любовь. Попробуйте найти самоотверженность и нежность у Гребенщикова. Он человек для себя. Всегда и везде. Даже в семье.

— А жена у него очень милое существо, — охотно подхватила Лагутина. — И с характером. Прорвать такой мощный блок, как собственный муж и его маман, при двух детях окончить институт и добиться права на полную самостоятельность…

— А работник какой! Ее цеховая лаборатория — лучшая на заводе. Ноль промахов. Мартеновцы очень ею довольны.

— Утилитарный подход, Валентин Саввич.

— Ничего не поделаешь — директорский.

На коммутаторе горело несколько лампочек, но Збандут не поднимал трубку. Хотелось продлить тот задушевный, лирический настрой, который сложился в эти минуты. Разве не вправе человек иметь хоть капельку личного? Ведь он совсем не твердокаменный, он только старается казаться таким. И как приятно побыть наедине с человеком, при котором ты можешь сбросить тяжелый панцирь невозмутимости и чувствовать себя самим собой.

Дверь в кабинет приоткрыла Ольга Митрофановна.

— Валентин Саввич, возьмите трубку, прокурор.

— Вот она, первая ласточка, — проворчал Збандут. Выслушал и ответил: — Следствие вы, разумеется, можете начинать, но с выводами советую не спешить. Не сегодня-завтра приезжает правительственная комиссия. Сделает свое заключение, оно может явиться для вас исходным.

Не было у Збандута никакого желания ехать на аглофабрику, не было желания видеть, как уничтожают фундаменты. Опасался, что возьмет в нем вдруг верх голос благоразумия, подчас оправдывающий малодушие, и даст он чего доброго команду прекратить эту как будто вовсе не обязательную операцию. Есть проект, нечего ему быть умнее тех, кто на этом зубы проел. И все же не удержался, поехал — пересилило инженерное любопытство.