Владимир Попов - И это называется будни

— Но у меня-то жен не было! — Катрич с явным удовольствием подчеркнул свое преимущество перед Северяниным. — А всякое там такое… Нашему брату перебеситься нужно. Непорочные чистюли — вот кто опасен. Упустит время, потом спохватится — давай наверстывать.

Наташа не без затаенного злорадства покосилась на неистового ухажера. Ее женское тщеславие было удовлетворено: от самонадеянности и напористости у Катрича не осталось и следа. Он пластался, как смятая трава у ног.

И тут она заметила претенциозно одетую девицу, которая шла им навстречу и с вызывающей улыбкой смотрела на Катрича. Короткая сверх меры юбка и высоченный стог мертвенно-белых волос на голове резко выделяли ее среди самых завзятых модниц на местном «Бродвее». Наташа успела подумать, что этой особе ни сесть, ни нагнуться, а в прическу ее вмонтирована по меньшей мере консервная банка.

Поравнявшись с ними, девица подняла руку и поприветствовала Катрича шаловливой игрой пальцев, бросив мимоходом:

— Фимочка, ты и меня не забывай! Жду звонка.

Наташа ощутила, как кровь бросилась ей в лицо. Эта девица одной фразой поставила ее вровень с собой. А ведь где-то она уже попадалась ей на глаза.

— Что за фифа? — спросила Наташа.

— Че-ерт ее знает! Первый раз вижу…

— А может, память короткая? Или лицо не успел разглядеть как следует?

— Поверь, это чистая провокация.

— Провокация не бывает чистой. Провокация всегда грязная. Так-таки не знаешь?

— Ну, может, и знакомили…

Катрич лгал неумело. Лгал во имя спасения. И Наташе даже захотелось помочь ему спастись. Но не смогла. Подумала: «Если это простое знакомство, прятать его незачем. Прячет, — значит, его надо прятать, значит, оно продолжалось и в последнее время, когда ухаживал за мной и распинался в своих чувствах». И мысль о том, что он ведет двойную игру, вызвала у нее что-то похожее на тошноту.

— Да-а, много появится у твоей жены родственниц в этом городе… — отрешенно сказала Наташа. — Болен ты, Фима.

— Я-а? — вспыхнул Катрич. — Ты что, в своем уме?

Наташа грустно усмехнулась.

— Да я не о кокках. Есть более страшный микроб. Прилипчивый и устойчивый — микроб разнообразия, Сегодня одна, завтра другая… Разные тела, разная манера любить, а вернее — принадлежать. Не удивляйся, что я заговорила таким языком. Я ведь медик, да и к собеседнику приходится приноравливаться.

— Что́ язык! Я среди самых невоздержанных на язык встречал самых неиспорченных, — поспешил согласиться Катрич, чтобы как-то умиротворить Наташу. — Скорее бывает, что в тихом омуте…

— Всякое бывает. Бывает, что язык соответствует нутру, бывает, находится с ним в противоречии. Ты, например, пошлостей не говоришь, а жизнь ведешь пошленькую.

Катрич не нашел что возразить. Предпочел отмолчаться.

— А как все-таки хорошо, что я не переступила порога твоей квартиры, — продолжала Наташа, пытаясь в то же время вспомнить, где и при каких обстоятельствах видела встретившуюся особу. — У меня не будет ощущения, что побывала в яме с нечистотами.

И вдруг Наташа вспомнила. Театр. Антракт. Буфет, И эта фифа за стойкой. В белом передничке, с белой наколкой она выглядела скромницей. Катрич подходил к ней, о чем-то шептался. Но тогда никаких подозрений у нее не возникло — мало ли о чем мог идти разговор? Может, выпрашивал что-нибудь из-под прилавка? Хотя бы тот шоколад с орехами.

— Для чего ты мне лжешь?! — уже не управляя собой, истерически выкрикнула Наташа. — Это же буфетчица из театра!

Ни слова в оправдание. Только просьба о прощении в глазах.

Когда прошли мимо кинотеатра, самого многолюдного места на улице, Наташа снова окунула Катрича в прорубь, задав вопрос, которого он никак не ожидал:

— У тебя давно была женщина?

Она никогда не спросила бы об этом, но после того, что произошло, решилась.

Попробуй ответить в таком случае быстро и удачно. Сказать правду — все равно что пойти на самоубийство. Солгать? Вот почему-то именно сейчас, когда так нужно было солгать, у него язык не поворачивался. Что его сдерживало? Совесть? Гордость? Глупость? Не знал он, но не мог. Выдавил из себя обтекаемое, не без труда распечатав рот:

— Всякие любовные похождения прекращаются после женитьбы.

Наташа остановилась, резко, как будто ее пригвоздили, свесила голову и так стояла долго, долго. Брови ее съехались вместе, обозначив глубокую складочку на переносице, губы вздрагивали, будто твердили какое-то заклятье.

— Ну, я домой… — произнесла она совсем обыденно и повернулась, чтобы уйти.

— Так ты мне больше ничего не скажешь?

— Я тебе все сказала. Как и ты мне все сказал…

— Наташа, опомнись! Ты что? — Катрич придержал ее за руку.

— Оставь меня в покое! Совсем оставь… Понял? — В словах Наташи была такая непреклонность, что никаких надежд на примирение у Катрича не оставалось.

Он постоял молча, сдерживая гнев, и не сдержал:

— Так что же ты мне столько времени голову морочила?

— Тебе? — Наташа горестно усмехнулась. — Я больше морочила себе. Не хотела верить дурной славе, которая закрепилась за тобой, и только уверилась в ней.

Збандут появился в рабочей комнате Лагутиной искрящийся радостью. Сел в полукресло, отвоеванное ею у завхоза для посетителей, оглядел неказистую обстановку и попросил разрешения закурить. Курил он редко, его почти не видели за этим занятием, но получалось у него залихватски, и Лагутина с интересом следила, как раскуривает он сигарету, как затягивается, как энергично, упругой длинной струей, выталкивает дым.

— Все-таки хороша жизнь, ей-богу! — сказал со вздохом облегчения. — Хороша даже в эту удушливую жару. Тридцать семь. Асфальт плавится.

— А вы разве сомневались?

Он посмотрел на Лагутину с печальной снисходительностью.

— Сегодня, когда пустили домну, уже не сомневаюсь.

— Быстро оправляетесь от потрясений.

— Угу. Я — как ванька-встанька. — Повилял ладонью. Туда-сюда, вправо, влево.

Он осунулся за последние дни. Запали щеки, выделились скулы, острее стал подбородок, но это ему шло — лицо сделалось тоньше и моложе. И глаза смотрели не по-всегдашнему. Какая-то невысказанная просьба таилась в них и беспокоила Лагутину. Зашел неспроста.

Она не ошиблась.

— Дина Платоновна, — с оттенком робости заговорил Збандут, — у меня такое состояние, будто на свет народился. Но чтобы ощутить это полнее, безумно хочется посидеть где-нибудь в тени и отдышаться. Расщедритесь, уделите моей персоне пару часов. Ну не все же мне делить досуг с Анатолием Назарьевичем. Впрочем, он человек славный и не только классный шофер, но и мастер на все руки. Такую уху соорудить может…

— Но для ухи нужна рыбка…