Владимир Попов - И это называется будни

«Ничто не пробуждает столько воспоминаний, как музыка, — словно оправдываясь, сказала однажды Вера Федоровна мужу. — Власть музыки над тенями прошлого безгранична». — «Можно подумать, что у тебя прошлое состоит из сплошных теней», — пошутил Игорь Модестович.

Обязательным в этой музыкальной прогулке по прошлому был вальс из «Бала-маскарада» — первый танец, в котором они кружились на нелепой площадке в городском парке, когда познакомились. Если паче чаяния Вера Федоровна забывала его исполнить, за пианино вслед за ней садился Игорь Модестович и играл вальс с укоряющей проникновенностью.

На этот раз все обошлось благополучно. Вера Федоровна не забыла о вальсе и перестраховки ради исполнила его даже раньше обычного.

В музыкальном калейдоскопе воспоминаний много пропусков, много белых пятен. Это в основном музыка к тем балетным спектаклям, в которых она танцевала. Пробовала. Отказалась. Закаялась. И тело устает — невольно напрягаются мышцы, и душа ноет. Слишком ярки воспоминания, слишком горьки сожаления. Смешно. Глупо. Прошло столько лет с тех пор, как она в расцвете сил оставила ради семьи сцену. А все равно и в сердце боль, и у горла ком. Хватит с нее и фотографий на стене. Невольно подняла глаза. Но не на фотографии — они чуть в стороне. Взгляд остановился на копии с одной из многочисленных картин Дега из серии «Балерины». Когда-то ее преподнес Игорь Модестович. Первоклассный мастер рисунка, Дега написал своих балерин удивительно реалистично. Никакой манерности в позах. Чуть усталые, полные невеселых мыслей балерины с неимоверным терпением пытаются постичь тайны хореографии.

Стук косточек в Жениной комнате затих. Игорь Модестович либо задумался, либо, что было более вероятным, запутался в смете и ждал, когда жена встанет из-за пианино.

Прерывать ее в таких случаях, вторгаться с какими-либо делами он не решался — считал кощунством. Иной женщине надо дать выговориться, выкричаться, а Вере Федоровне — навспоминаться. У нее было по-настоящему счастливое детство, и она больше всего любит уходить в него. Вот опять звучит «На заре ты ее не буди», — значит, снова в мыслях под крышей отчего дома слушает любимый романс матери.

Нет, не подступиться Игорю Модестовичу с сухим столбцом цифр, со скучными наименованиями нужных им предметов и материалов. И он терпеливо ждет, когда жена закроет крышку инструмента.

Хлопнула дверь в передней, это, конечно, вернулся Женя. В такие минуты он тоже старается не тревожить мать и, очевидно надев домашние шлепанцы, прямехонько отправится на кухню. Но Вера-то, Вера… Неужели не слышит? Она ведь при Жене не любит изливать душу в музыке. А тут еще рыдающий паяц…

Игоря Модестовича всегда больно ранит эта музыка в исполнении жены. Он, естественно, воспринимает ее не буквально, не как вопль о разбитой любви — любовь у них оказалась на редкость прочной, — но это явный плач по разбитым надеждам.

Хлопнула крышкой, словно осердясь на самоё себя, поставила точку. Вышла на балкон, прикрыла за собой дверь…

Игорь Модестович поднялся и, не глядя в сторону балкона, тихо прошествовал через гостиную на кухню.

Здесь с заговорщицки таинственным видом хлопотали Женя и Зоя. На столе матово серебрились сардины, поблескивали тусклым золотом шпроты, на блюде — разноцветье фруктов, на окне — еще не пристроенные белые каллы.

— Мы хотели здесь все смонтировать, а потом сразу перенести туда, на стол, — сказал Женя, сочтя это объяснение вполне достаточным.

Игорь Модестович мысленно прошелся по всем семейным знаменательным датам, отмечаемым и неотмечаемым, и понял, что родилась новая. А когда на столе в гостиной появились цветы и шампанское, поняла, что произошло, и Вера Федоровна, но выйти из своего укрытия не поспешила. Закончат сервировку — позовут. Это так редко бывает, что она присаживается к накрытому столу.

Облокотившись о перила, стала смотреть вниз, постепенно овладело состояние безразличия. Много сил потратила она, чтобы уберечь и Зою, и Женю от этого шага. Хотела, чтоб у Зои были развязаны крылья, стремилась избавить сына от всех беспокойств, которые могло повлечь за собой это супружество. Была уверена, что рано или поздно кому-то из них придется поступиться своим призванием, и скорее всего Зое. Танцевальная судьба Зои может окончиться совсем неожиданно. Ведь Хорунжего держит в их театре привязанность к Зое, если не сказать больше. Как ни рядит он свои чувства в тогу дружеских, ей-то прекрасно известно, что творится в его душе. Парень терпеливо ждал, когда у Зои возьмет верх здравый смысл, когда она придет к выводу, что надо выходить на самостоятельную дорогу, и как только эти надежды рухнут, Виктор расфыркается и уйдет. Ему, как и Зое, дорога открыта. Его примут в любой театр, а тем более на балетмейстерский факультет, о котором он все чаще поговаривает.

Но что бы там ни произошло в дальнейшем. Вера Федоровна решила больше не ломать себе голову. Теперь от нее уже ничего не зависело.

— Что-то, детки, вы сегодня необычно оживлены, — пошутила она, входя в комнату, и, поскольку приготовления уже были закончены, пригласила всех к столу.

Чтобы избавить молодых от сложного церемониала объявления события, пошла им навстречу.

— С чем поздравить вас, дорогие? С помолвкой или уже с законным браком?

— С помолвкой, — робко призналась Зоя.

— С законным браком, — смело заявил Женя.

— Я бы хотела, чтоб свадьба прошла без всякой помпы, без лишних людей, — высказала свое желание Зоя.

На нее укоризненно посмотрел Игорь Модестович.

— Это ты напрасно, деточка. Массовость в характере у русских. К тому же на свадьбе она имеет особый смысл: молодожены как бы берут в свидетели весь честной народ и обязуются перед ним жить в мире и согласии.

— Обоснуетесь здесь? — больше утверждая, нежели спрашивая, проговорила Вера Федоровна, обращаясь к Зое.

— Пока мы решили так: чтобы никому особенно не надоедать и никого не обижать, жить и здесь, и на Песчаной.

— Полагаю, ты понимаешь, что желанна в этом доме.

— Иначе я не вошла бы под вашу крышу.

— В Цхалтубо телеграмму впопыхах не забыли послать? — поинтересовался Игорь Модестович.

— А как же. Пусть мамочка выпьет за наше здоровье хотя бы кисленького грузинского.

— Ну, а нам пить сладкое шампанское. — Игорь Модестович принялся раскручивать проволоку на бутылке.

— Батя, ты знаешь, что такое «сухая стрельба»? — спросил Борис Рудаев отца, присаживаясь за пульт между ним и Сениным.

— Понятия не имею. Сухая, мокрая… И на кой ляд мне знать это? Я уже даже не военнообязанный.

Серафим Гаврилович не был сейчас расположен к посторонним разговорам. Только-только Сенин рассказал ему еще об одном способе определения углерода на глаз, и все внимание его было сосредоточено на пламени, вырывавшемся из горловины конвертора.