Владимир Попов - И это называется будни

Сын однако же не замолчал, наоборот, разохотился.

— Бывает такое: взял человек впервые заряженный пистолет — и сразу у него все пули в мишени. Почему? Талант? Случается. Но чаще этому помогает предварительная тренировка с незаряженным.

— Прикажешь в стрелковый кружок записаться?

— Погоди, не прыгай, послушай, — посадил отца Борис. — При «сухой стрельбе» пистолет наводят в цель и учатся плавно спускать курок. — Борис продемонстрировал пальцем, как это делается. — Сотни раз подряд, пока и глаз, и руки не освоятся. Потом перейти от пустого пистолета к заряженному труда не составляет.

— Стоп! — вдруг забеспокоившись, крикнул Сенину Серафим Гаврилович. — Зачем дуешь? Пора повалку делать!

Оказывается, забеспокоился он вовремя. Сенин выключил дутье, стал наклонять конвертор.

— Так понял что-нибудь насчет «сухой стрельбы»? — допытывался Борис.

— Не мастер я загадки отгадывать.

— А тут никакой загадки нет. Закончили монтаж второго конвертора. Что бы тебе не оседлать его и не потренироваться на пустом? Чуть вперед, чуть назад, под пробу поверни, под завалку, под заливку, на выпуск. Руки-то у тебя пока… сам знаешь…

Серафим Гаврилович посмотрел на свою задубелую ладонь, пошевелил кургузыми, налитыми пальцами и, повернувшись к сыну, ответил:

— Стрельба и борьба — ученье, а конское сиденье — кому бог даст..

— Как прикажешь понимать?

— А так, что конвертор — не конское сиденье.

Уже со следующего дня Серафим Гаврилович основательно завладел пультом второго конвертора. Гонял и так и этак, не давая передышки ни ему, ни себе. Даже в столовую перестал ходить, чтобы не тратить дорогого времени.

— Хорошую обкатку проходит механизм, — похвалил старика механик цеха, не разобравшись в истинной причине его старания. — Если есть какая слабина в монтаже — непременно выявится.

Домой Серафим Гаврилович приходил шумливый, шутливый, но на еду набрасывался, как коршун. И невдомек было Анастасии Логовне, что мужу за весь день и маковая росинка в рот не попала.

А дальше пошло уже непонятное. Стал Серафим Гаврилович задерживаться и после смены, да так часа на три.

— Ты что, молодуху завел, что ли? — спросила однажды его Анастасия Логовна.

— Завел! — задиристо ответил Серафим Гаврилович. — Я тебя на старость берегу.

— Так чего ж она впроголодь тебя держит? Нынче такой порядок установился, что зазноба из кожи вон лезет, чтобы и напоить, и закуску отменную поставить.

Смеялся Серафим Гаврилович, смеялась Наташа, и только Анастасии Логовне было не до смеха. Трудно управляться, когда всех приходится кормить порознь. Попросила Юрия воздействовать на отца, чтобы не сидел лишнее в цехе.

— Ладно, — пообещал он. — Вот начну работать с утра — будем приходить вместе.

Но, когда Юрий пришел на площадку второго конвертора и сквозь стекла галереи увидел, как самозабвенно манипулирует отец рукоятками конвертора, у него не только исчезло желание увести его, но даже захотелось помочь. Начал подавать команды рукой, как это обычно делают рабочие. Сложные команды. Опустить стальную махину на ширину ладони, поднять на длину ладони, еще чуть-чуть, на два пальца. Не очень точен отец, но грубых ошибок уже не допускает. Поупражняется недельку-другую — совсем приладится.

Думает Юрий об отце, а в памяти кадр из американского фильма. Безработный, в прошлом летчик, попав на кладбище самолетов, забрался в кабину и, держась за штурвал, смотрит перед собой сквозь стекло. Сходство чисто внешнее. Летчик вспоминал недавнее прошлое, когда управлял самолетом, отец уповает на недалекое будущее, когда сможет самостоятельно вести продувку, и все же сходство было.

«Сколько он продержится? — мысленно посочувствовал Юрий. — От силы годков пять. Но продержаться хочет с честью».

На следующий день повторилось то же самое, потом еще и еще. Накануне выходного зашел Борис. Увидев, каких результатов добился отец, похвалил:

— Не ожидал, что ты так быстро приловчишься.

— Сам от себя не ожидал, — признался Серафим Гаврилович. — Все-таки уже годы не те. Вот и поясницу поламывает…

— Потому что сидеть не привык. Пройдет, — подбодрил Борис. — Знаешь что? Давай-ка переходи в следующий класс. Проигрывай весь ход плавки. Пришло время руду дать — жми на соответствующую кнопку, плавиковый шпат — тоже, опустить-поднять фурму, включить-отключить кислород. Кнопки научись находить, как машинистка, работающая по слепому методу, — не глядя на клавиши и мгновенно. Автоматизм у себя вырабатывай.

— Принял на вооружение.

— А взгляд у тебя отрешенный. О чем-то другом думаешь.

— Знаешь, о чем? Завалки долго идут. Восемь коробов с шихтой, каждый против горловины подать, зацепить, вывалить, отцепить.

— Что предлагаешь? — нетерпеливо спросил Борис.

— Одну такую посудину изготовить. Всю шихту загрузил туда и всю оптом вывалил.

Теперь взгляд Бориса стал отрешенным. Задумался… Большая посудина. Для нее надо делать специальную тележку. Пока такую тележку изготовят… А мысль сама по себе заманчивая. Зашагал по дистрибуторской вперед-назад. Сказывалась привычка размышлять на ходу — в кабинете не приходилось засиживаться. Можно было, конечно, уйти, но хотелось дать отцу конкретный ответ. Претило начальническое «я подумаю».

— Толково, — подбодрил отца. — Минут пять верных сэкономим, а это дополнительно восемь тонн. Восемь тонн на каждой плавке, а их в сутки двадцать четыре. Припек в сумме почти двести тонн. Это уже нечто.

Встретились два взгляда. Один — выжидающий, другой — просветленный, радостный.

— Пиши начальнику цеха, — заговорил Борис — Предлагаю заваливать металлолом одной порцией, для чего использовать старые ковши для чугуна и тележки.

— Борька! — Серафим Гаврилович даже задохнулся от волнения. — Да их же в тупике целый поезд стоит! Только при чем тут я?

— Твоя идея.

— Но ты же…

— Пиши, пиши. Кстати, проверю, как относится к новшествам начальник. Не примет — все равно проведу. — Дружески потрепав отца по плечу, Борис пошел было прочь, но остановился. — А я на твоем предложении построю политику. Конверторщиков пристыжу. Старый мартеновец изобретает, а вы, дескать, что ворон ловите?

Серафим Гаврилович смотрел вслед Борису и с гордостью думал о том, что недаром прожил жизнь, коль вырастил такого сына. Вот шагает он по цеху, хоть откуда приметный, широкогрудый здоровяк, вот остановился, разговаривает с рабочими. И нет в нем ни зазнайства, ни панибратства. Не всегда он гладкий, может прикрикнуть, но и теплым словом не обделит, если заслужил человек. Сам он погорячее был и заводной сверх меры. Любил покричать для острастки, жару поддать. Но чтоб наказать кого зря — такого он не помнит. С тоской взглянул на первый конвертор, где люди занимались настоящим делом, а не игрой в бирюльки. И все-таки деваться некуда, нужно включаться в эту самую игру.