Людмила Уварова - Концерт по заявкам

Он не любил, не умел лицедействовать, хотя и был актер. Я уверена, все это он говорил совершенно искренне, как думал, так и говорил.

Я смотрела на веселые, ярко-красные цветы, осыпавшие зеленые ветви.

Мне вспомнилось в этот момент улыбающееся лицо Игоря, обращенное ко мне, его тяжелые, слегка нависшие веки, отчего глаза казались несколько ироничными, большой, добрый рот.

В ушах вновь зазвучал его голос так ясно и зримо, что я даже обернулась, не вернулся ли он?

Но нет, его не было, ярко горели лампы, цвел «декабрист», в стекле отражались ветки в цветах и бутонах.

Я безжалостно сорвала бутон, надкусила его, вкус у него был горький, словно полынь, потом растерла в ладони нежные, мгновенно вянущие лепестки и вдруг заплакала.

Я не хотела плакать и все-таки не могла удержать слезы.

Я плакала не из-за того, что Игорь ушел от меня, хотя конечно же мне было обидно, больно, нестерпимо горестно, и все же я плакала не из-за этого, а из-за того, что кончилась любовь, которую я любила.

Да, я любила свою преданность ему, постоянную готовность сделать для него все, что только в моих силах, я понимала, что любовь к Игорю, если не бояться громких слов, была со мной всю жизнь.

Помню, как он впервые пришел к нам, увидел книги отца на полках и все стоял, глядя на книги, дивясь и не скрывая своего удивления:

— Как же у вас много книг! Настоящая библиотека!

Вспомнились его письма из армии и то чувство огромного, нетерпеливого, радостного ожидания, которое охватило меня в тот день, когда он должен был вернуться; я встречала его на вокзале, стрелки на вокзальных часах двигались убийственно медленно, время как бы остановилось, я все ходила по перрону, не находя себе места, покоя, и тут подошел поезд, и я издали увидела: он стоит на подножке вагона, отчаянно машет мне рукой…

До чего же стало жаль всего, что было!

Даже не себя, брошенную, жаль, а того пылкого горения чувств, которое я испытывала так часто тогда, когда мысленно молилась: пусть я погибну, пусть умру очень быстро, лишь бы он был жив…

Зачем? Зачем все это? К чему эта одержимость, томительные часы ожиданий, бурное счастье долгожданных встреч, умиротворенный, тихий покой, когда он был рядом, когда ничего не хотелось, только бы ощущать его поблизости, вот здесь, на расстоянии вытянутой руки…

Что это? Суета сует и ничего больше?

Так думала я, стоя в залитой ярким светом комнате, глядя на розовые цветы «декабриста», предвещавшие, по словам Игоря, исполнение желаний…

…— Я скучал по тебе, — сказал Игорь. — Особенно первое время.

Я подняла кверху руку, словно защищаясь от его слов или пытаясь оттолкнуть их от себя.

— Очень тебя прошу, не надо!

— Что не надо? — спросил он.

— Не надо так говорить.

— Но это же правда, поверь. Помню, как я ходил возле твоего дома, думал, вдруг встречу тебя? Стоял под окнами, все глядел наверх. Как-то ты подошла к окну, постояла с минуту, мне показалось, что ты меня увидела.

— Нет, — сказала я, — никого я не видела.

— Я и сам после понял, что ты никак не могла меня видеть.

Он помолчал немного.

— Знаешь, что я понял? Что все мы, люди, зависим от самых простых, обычных явлений, которые сплошь и рядом происходят с нами.

— Америку открыл, — усмехнулась я.

— Нет, в самом деле, ты только пойми меня! Все случилось, если хочешь, как-то против моей воли…

— Я тебя очень прошу, — сказала я. — Не надо об этом.

Он воскликнул:

— Дружик, ты никогда не была деспотичной, что с тобой стало? Начинаешь диктовать мне условия?

— Ничего я не диктую, просто прошу, давай говорить о чем-нибудь другом.

— О чем же? О репертуаре театра? Или о новой роли нашего современника, о которой я мечтаю? Или еще о какой бодяге?

Я помолчала, он сказал:

— Пойдем, посидим в ресторане, позавтракаем вместе? Ты еще не завтракала?

— Нет, не успела еще.

— Вот и прекрасно, посидим за столиком, потолкуем. Согласна, дружик?

— При одном условии, — сказала я.

— Что за условие?

— Пожалуйста, не называй меня дружиком…

— Хорошо, — внезапно покорно отозвался Игорь. — Не буду.

Впервые он назвал меня дружиком после Богородского.

Мы ездили на лыжах в Богородском большой веселой компанией. На следующий день собирались все вместе встречать старый Новый год.

И вдруг, когда мы съезжали с горы, у Игоря подвернулась нога и он упал вместе со своими лыжами.

И — не сумел встать, как ни пытался. Мы бросились к нему, он лежит, хочет встать на ноги и не может. Болит нога.

Мы упросили какого-то дяденьку, ехавшего в «эмке» по направлению к Сокольникам, довезти Игоря и меня. Он нехотя, но все же согласился.

Я поехала вместе с Игорем к нему домой. Всю дорогу он держал меня за руку и говорил:

— Только смотри не убегай сразу, договорились?

— Договорились, — отвечала я.

Тогда я впервые познакомилась с его матерью. Она открыла нам дверь. Игорь, солнечно улыбаясь, сказал:

— Мама, все в порядке, честное слово!

Она была очень худая, даже тощая, видно, что нервная, издерганная, беспокойные глаза, трагически искривленный рот.

— Что? — закричала она. — Говори правду, что случилось?

— Все в порядке, — весело ответил Игорь, с моей помощью доковылял к дивану. — Все очень хорошо…

Но она металась, словно раненая птица, заламывая тонкие жилистые руки, губы ее дрожали, — должно быть, если бы не я, она бы разразилась слезами…

Я сказала:

— Не беспокойтесь, прошу вас. Просто немного растянул связки…

— Где? — закричала мать и бросилась к Игорю. — Покажи немедленно, Игорек, радость моя, где растянул?..

Ему было немного совестно, что все это происходит при мне, он сказал нетерпеливо, почти сердито:

— Перестань, мама, немедленно прекрати, прошу тебя…

Я впервые была у него дома. Комната, в которой он жил со своей матерью, была довольно большой, сильно захламленной, повсюду раскиданы длинные куски шелка различных цветов, на столе стояли какие-то бутылки с разноцветной жидкостью.

— Мама разрисовывает шелк батиком, — пояснил мне Игорь, заметив, как я разглядываю все то, что находится в комнате. — Она у нас художница-надомница…

Он погладил ее по худой ладони.

— Верно, мама?

Она обернулась ко мне:

— Нет, это правда? Ничего серьезного? Скажи мне ты, я вижу, ты — девочка серьезная, на него я не могу надеяться, он все равно правды мне не скажет. Все в порядке? Да?

— Да, да, — ответила я. — Не волнуйтесь, уверяю вас, немного растянул связки, это бывает сплошь и рядом, у меня в прошлом году…

— Может быть, доктора позвать? — она бесцеремонно прервала меня. — Или «скорую», как думаешь?

— Лучше отряд пожарных, — сказал Игорь и снова сердито заметил: — Хватит, мам, слышишь? Я, наконец, уже требую, чтобы ты перестала…