Людмила Уварова - Концерт по заявкам

Я согласна с ним. В сущности, это — самое главное.

— Слушай, — спросила я его как-то. — А что, если ты все-таки женишься и твоя жена не будет любить животных?

— Во-первых, я никогда не женюсь, — ответил Ардик. — Во-вторых, тем более не женюсь на женщине, которая не любит животных.

Я безоговорочно поверила ему. Надеюсь, если случится в его жизни подобная стерва, ей не удастся обратать нашего Ардика. И вообще, он ни за что не женится на стерве.

Виктор задумчиво барабанил пальцами по столу.

— Стало быть, Ардик останется с твоим колхозом? А кто же будет снимать этих самых Праховых? Мы же решили, пусть будет двухколонник на первую полосу и полполосы снимков. Хорошо?

— Отлично, — сказала я. — Только надо будет сделать так: я вернусь, и, пока буду отписываться, тот же Ардик может поехать, заснять все, что следует. Кстати, покажи-ка письмо!

Он дал мне письмо. Оно было коротким. Внизу стояли подписи: Глебова, Аглаевы, Костомаров, Пустовойтова.

«Мы, родители учащихся старших классов, просим напечатать наше письмо. Нам приходится часто общаться с товарищем Праховым. Он — завуч той школы, в которой учатся наши дети. Это — замечательный, прекрасный человек, для которого общественные интересы выше личных. Вместе со своей женой он воспитывает троих приемышей, но в то же время уделяет много часов и нашим детям. Мы призываем всех граждан Страны Советов равняться на Праховых, которые дают всем нам пример беззаветной преданности делу воспитания юного поколения, строителей нового бесклассового общества и светлого будущего…»

— Однако, — сказала я, прочитав письмо, — сдается мне, что все они прочитали немало передовых статей нашей газеты…

— А что? — лениво спросил Виктор. — Патетическая соната, опус уж не помню какой, минор диез и тому подобное?

— Впрочем, может быть, и в самом деле Праховы очень хорошие? — сказала я.

— Кто же спорит? — спросил Виктор. — Конечно, пафоса чересчур много подпущено…

Он произнес «пафоса» с ударением на «о», должно быть, чтобы казалось смешнее.

— Что есть, то есть, — согласилась я. — Малость бы поспокойнее…

Черные, некогда горячие, а теперь безнадежно погасшие, даже словно бы ставшие меньше, глаза Виктора задумчиво глядели на лампу.

— В жизни вообще много всякого, и смешного, и грустного, и непонятного…

— А почему бы и нет?

«Только бы не начал жаловаться на Лильку», — подумала я.

Но он был не такой. Он никогда не жаловался на Лильку, хотя ему доставалось от нее.

— Сегодня мне вспомнилось одно забавное обстоятельство, — начал Виктор. — Пустяк, но я не могу не рассказать тебе. Прошлый год был я, как ты знаешь, в командировке в ФРГ, из Мюнхена проехал в Аугсбург, это такой маленький городок, примерно часа полтора поездом от Мюнхена. Иду это я по главной улице, городок, гляжу, как городок, в меру населенный, витрины, магазины, рекламы, кино, пивные, бары, всё как полагается. Вижу, книжный магазин. Подхожу, смотрю, в витрине книги, некоторые в роскошных лакированных обложках, одна другой краше. А в середине три тома, вот такой толщины, переплеты многокрасочные, блестят, словно маслом смазанные. «Интересно, — думаю, — что это за книги? Шиллер, или Гейне, или, может быть, сам Гёте?» Спрашиваю переводчика, а он прочитал название на этих томах и объясняет мне: «Это история пожаров в городе Аугсбурге». Я думал, он шутит, переспросил его, он отвечает: «История пожаров в городе Аугсбурге». Ну, что скажешь?

Виктор не дал мне и слова вымолвить, продолжая дальше:

— Батюшки, подумал я тогда, силы небесные, что же это такое? Целых три толстенных томища, посвященных каким-то там пожарам в городишке, который, может быть, чуть побольше нашего Звенигорода, а вернее, такой, как наш Подольск, не больше. И кто это мог написать? Кому это надобно? Спросил своего переводчика, он отвечает: «Наверное, брандмайор, кто же еще?» — «Какой старательный брандмайор», — сказал я. Взираем мы с переводчиком друг на друга, потом глянули на эти самые нарядные книжечки, посвященные пожарам, и расхохотались от души. Переводчик мой — парень с юмором, все отлично понимает, и тоже, видать, дивится, кому это понадобилось столько сил, времени, наконец, бумаги потратить на описание каких-то там пожаров в этом городишке?

— Наверно, им бумагу девать некуда, — сказала я.

— Может быть, и так, — согласился Виктор. — Только знаешь, старуха, я с той самой поры если вижу какую-то мышиную возню из-за сущей ерундистики, и гроша ломаного не стоящей, то все время вспоминаю «Историю пожаров в Аугсбурге». Это стало для меня синонимом чепухи, на которую уходят силы…

Он задумался о чем-то своем, мне неизвестном, но, должно быть, не очень веселом, потому что лицо его разом помрачнело, глаза словно бы заволоклись тусклой дымкой.

Я спросила:

— Хочешь чаю?

— Давай, — сказал он.

Я взяла графин воды, потом сняла чайник с верхней полки шкафа в приемной. В редакции этот шкаф называли «Пещера Лихтенвейса», наверно, потому, что в нем хранились многие, нужные и ненужные газетчикам предметы.

На нижних полках лежали подшивки газет многолетней давности, папки с вырезками, которые, может быть, никогда и никому не понадобятся, но ни у кого рука не поднималась выбросить их.

Кроме того, там лежали альбомы со старыми, пожелтевшими от времени фотографиями, гранки, бутылки с клеем, ножницы, кисточки и старые, много лет уже не употреблявшиеся ручки.

На верхних полках стояли чашки, чайник, кофейник, пачка сахара, два заварных чайника, один другого страшнее, с отбитыми носиками, но в общем-то еще пригодные к употреблению.

Я заварила чай покрепче, накрыла стол нарядной салфеткой, спрятанной Аллой Тимофеевной для все тех же иностранцев, разложила на тарелочках сахар, печенье и бутерброды, захваченные мною из дома.

— Валяй, — пригласила я Виктора.

Он не заставил себя долго упрашивать, мгновенно проглотил два бутерброда с любительской колбасой, выпил три чашки чаю и, откинув голову на спинку дивана, блаженно вздохнул.

— Для русского человека чай что-то вроде исповеди, — сказал он. — И облегчит, и успокоит, и взбодрит…

Зазвенел телефон. Я сняла трубку. Звонил главный, интересовался, не спрашивал ли его кто-либо.

— Никто не спрашивал, — ответила я.

— Возможно, что позвонят из отдела культуры горкома, — сказал главный. — Я в гостях, вот мой телефон…

Я записала телефон, положила трубку.

Виктор бросил взгляд на стенные часы.

— Смешняк, как говорит мой средний, право слово, смешняк, ну кто ему будет в такое время звонить из отдела культуры?

— А вдруг, — ответила я. — А вдруг кто-то возьмет и позвонит?

— Счастливый человек! — продолжал Виктор. — Ходит в гости, развлекается…