Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

— Перестань, — сердито повторил Семен Иваныч.

Сосед разобиженно замолк, припустив шагу, вымахивая сухими ногами, длинная тень его странно двигалась по асфальту. На боковинках асфальта частыми зелеными взрывиками вставала трава. Кое-где она вспучивала асфальт, осилила накатанную его тяжеловесность, вывинтилась в трещины напряженными спиралями. И Семен Иваныч принялся ее беречь, стал перешагивать.

— Говоришь, к жизни Валентинку приспосабливать? — внезапно задержав Бориса Никанорыча за рукав, воскликнул Семен Иваныч. — А какое я право имею?

У Семена Иваныча даже подбородок сморщился, и справиться с собой Ляпунову стоило усилия. Борис Никанорыч всем своим видом показывал, что друг его, наверное, перегрелся на работе. Тогда Семен Иваныч не вытерпел, рассказал ему о фотографии, сказал, что, выходит, воспользовался доверчивостью хороших людей и умыкнул Валентинку.

— А ведь она тебя полюбила как отца, — протянул Борис Никанорыч и вытер под шляпою лысину. — Нда-а. А ты съезди в деревню, посмотри. По всей вероятности, сам послал, а потом, после контузии, забыл.

— Ничего я не посылал.

— Тогда Валентинке не говори ничего. Останется между нами, и все!

— Врать я не приучен, Борис Никанорыч, — сперва с надеждою воспрянув, все-таки отказался от предложения Семен Иваныч. — Не смогу и себя уважать перестану. И ты мне такое больше не подсовывай. Иначе дружба врозь.

— Ну как знаешь, — рассердился Борис Никанорыч и зашагал вперед, высоко вскидывая колени.

Валентинка встретила Семена Иваныча все в том же сарафане в продольную зеленую полосочку. Сколько он убеждал: «Купи себе что-нибудь, приоденься», деньги оставлял, она соглашалась и не меняла прежнюю одежду. Не из упрямства, конечно, это Семен Иваныч горько понимал.

Лицо Валентинки было таким же освеженным, словно только что умылась ключевой водою, улыбка той же доброты, а вот глаза-то зареваны.

Семен Иваныч набросил пиджак на спинку стула, стянул потную рубаху. Жарко было в пиджаке, а почему-то все ходили на завод в пиджаках, будто забывали, что там переодеваться.

— Плакала? — спросил, хотя незачем было спрашивать.

— Давно написала Зинаиде Андреевне, а от нее ни строчки. — Губы Валентинки сложились ижицей.

— Долго ли ты у меня гостишь? — пробовал успокоить ее Семен Иваныч и осекся, от самого себя услышав слово «гостишь». Тут бы сказать Валентинке, что вот сейчас он все-таки надумал: поедет к Зинаиде Андреевне. Да зачем поедет? Как человек к человеку, как фронтовик к фронтовику…

— Была где-нибудь?

— Никуда не хочется.

— Вон сколько девчат в нашем доме, — безнадежно и пусто уговаривал Семен Иваныч. — Подругу бы завела.

— Подруги не клопы. — ответила Валентинка, отвернулась к окну, что-то во дворе высматривая.

Лучи солнца тут же выхватили ее волосы, и они забронзовели, и был в них тот особый отсвет, что исходит от пшеницы на закате; у Маши такие были.

«Уедет — не выживу», — признался он себе, вслух же бодро сказал:

— Съезжу в командировку на пару деньков.

Он сидел на крыльце, покусывая соломинку, вслушивался в непривычные звуки вечернего села. С виноватым карком пролетел загулявший где-то ворон, торопясь к своей воронихе. Далеко прозудела машина, и зудение это почему-то отдалось в тесаных плахах крыльца. Ударило ведро, призвякнуло дужкою — звук разнесся. Вообще-то странной была даже в селе такая тишина, и безлюдье не по-хорошему на Семена Иваныча действовало.

Чтобы застать Зинаиду Андреевну дома, он нарочно выбрал поезд, который прибывает на полустанок вечером. Он так и не решил, что скажет в оправдание этой суровой и строгой женщине, вырастившей и воспитавшей Валентинку, но теперь-то уж знал, сколько глубинного в душе ее тепла, и на него полагался. Дома Зинаиды Андреевны не оказалось, кого-нибудь искать и расспрашивать силы не было, и Семен Иваныч терпеливо сидел. Внутри сосало, однако он больше не закуривал — покусывал соломинку. Ему никотин был почти что смертным приговором. За это «почти что» он прежде и цеплялся, а в поезде решил: как вернется, зелье к черту, чем бы встреча с Зинаидой Андреевной ни закончилась…

Два человека приближались, похрустывая гравием, остановились неподалеку.

— Сколько уж после грозы, а дождя ни капли. И до нее сушило. Как зимовать скоту, ума не приложу, — сказал один.

— Выход имеем, — усмешливо подхватил другой, — беседы проводить.

— Ему бы, скрипозадому, вместо бифштекса — беседу, — выругался первый, видимо, в адрес какого-то начальства.

Они ушли, а Семен Иваныч вдруг встревожился: трудная будет у Зинаиды Андреевны зима; и во рту сама по себе очутилась папироса.

— Закурить не найдется?

Перед Семеном Иванычем стоял худенький носатенький парень в кепке блином, в рубашке с отложным воротником. Взял папиросу, долго разминал ее. Видно было, что папироса — только предлог.

— И спичку, — добавил конфузливо, шныряя глазами по крыше над крыльцом.

— Говори, что ли, — подбодрил Семен Иванович, тут же догадавшись, в чем дело.

— Вы, наверное, Валентины Семеновны папаша?

— Он самый. — Семен Иваныч пододвинулся, предлагая парню место подле себя.

Однако парень переминался с ноги на ногу. «Вроде бы славный, — определил Семен Иваныч. — И что это Валентинка ничего мне о нем не рассказывала». — Да ты не стесняйся!

— Да я ничего. Только привет Валентине Семенне от Петра Аверина просьба передать…

— Господи, кого я вижу! — раздался зычный голос. — Чего сычом-то сидишь, корова тебя забодай? На концерте все преют, артисты из города наехали, козлами орут — представляют. Вот и Зинаида там!

Семен Иваныч узнал женщину, которая встретила его рано утром, когда он приехал на попутной, и которая потом провожала Валентинку на автобус, сказал Петру Аверину, что обязательно все передаст, протянул ему руку. Тот покраснел от радости, пожал с неожиданной силою, приподнял кепку и почти побежал по дороге. А женщина утерла губы ладонью и совсем негромко спросила:

— Тоскует Валентинка-то?

— Тоскует, — признался Семен Иваныч. — Совсем я запутался. — Ему просто было разговаривать с этой грубоватой женщиной.

— Да-а, ежели можно было делить человека пополам, сколь несчастий бы на земле убавилось. — Женщина поправила платок, испытующе Семена Иваныча рассматривала. — Что-то мне нонче ты не глянешься, квелый какой-то, будто засухой хватило. Да что, — догадалась она, — мигом я Зинаиду кликну.

Никак не ожидал Семен Иваныч в себе такого: сердце обмерло, забухало, в висках отдаваясь, замокрели ладони. «Мальчишка я, что ли, вроде Петра Аверина, — ругал, успокаивал он себя. — Все это оттого, что не продумал, не поставил перед собой задачу. Но какую!»