Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

Так размечталась, что не услышала, когда ушел Семен Иваныч. Вернулась в комнату — его не было. И не поел даже ничего. Ну придет же он еще, а пока Валентинка сбегает, гостинца Зинаиде Андреевне, бабушке, Любе Шепелиной купит. Или после? Нехорошо она так обрадовалась, нехорошо. Ведь Семену Иванычу-то каково теперь, ведь говорил он еще при второй встрече: «Я теперь без тебя не смогу». Но ведь не отец… Кто он ей? И Борис Никанорыч, и тетя Катя — кто они ей? Уедет — и все забудется. Почему-то вдруг вспомнилась Симочка, ее ярко крашенные губы: «А наплевать на всех… Зачем тянуть, надо собираться и сегодня же с любым поездом!..»

Она вытянула из-под кровати чемодан и щелкнула замками.

В наружную дверь кто-то забарабанил. Валентинка крикнула:

— Не заперто!

Все равно барабанили. Тогда она пошла в коридор, распахнула дверь на лестничную площадку. Там стоял высокий парень с взбаламученною шевелюрой. Валентинка только это и успела разглядеть.

— Вы будете дочерью Семена Иваныча Ляпунова? — резко спросил он.

Валентинка машинально кивнула и, предчувствуя что-то недоброе, стала тихонько пятиться по коридору.

— Семена Иваныча увезли в больницу. В госпиталь инвалидов Отечественной войны. Понятно, девушка? Найдете? Ну, пока!..

Она в согласии закивала опять, но смысл его слов долго до нее не доходил. В комнате стало почти темно и холодно, хотя за минуту до того все затопляло солнце. Она остановилась посередине, потерла кулаками лоб и затем медленно-медленно задвинула чемодан обратно под кровать.

За столом собралась вся семья Капитолины. Отец, сухонький старичок, закованный в двубортный костюм, сидел во главе стола, нервно моргая голыми веками. Шурша платьем и клеенчатым фартуком, мать Капитолины распределяла по тарелкам жаркое, и даже теперь движения ее были властными, и вся крупная, раздавшаяся вширь фигура была внушительной. Она говорила громко, как все туговатые на ухо и самоуверенные люди, и все угощала своего старшего сына:

— Почему ты мало ешь, или материна стряпня тебе не по вкусу?

— Да сыт я, мама, куда мне столько? И так, видишь, какой? — Он похлопал себя по тугому, облитому шелковой рубашкою, животу.

Служил Вихонин, брат Капитолины, по торговой части, приехал на своей машине «Жигули», будто приплюснутой сверху невероятною ценою, с визгливыми тормозами. Сидел за столом развалившись, то и дело утирая лицо и шею большим чистым платком. Его жена, миловидная, похожая на козочку, не проронила ни слова, иногда украдкою вопросительно поглядывала на мужа Капитолины Виталия Денисыча Корсакова кроткими коричневыми глазами. Корсаков не понимал значения этого взгляда, но ему почему-то хотелось защитить эту тоненькую с трогательно беспомощными ключицами женщину.

— Вот я вас выучила, поставила на ноги, вывела в люди, — торжественно перечисляла мать Капитолины, вовсе как будто не принимая в расчет, что и отец тоже был к тому причастен. — А вы совсем дорогу ко мне запамятовали…

— Все дела, дела, — отдувался Вихонин с добродушною снисходительностью.

Капитолина спрашивала Виталия Денисыча, почему он не попробует помидоров, нафаршированных мясом, или не берет красной икры с маслом — это очень вкусно. Корсаков сидел над рюмкой, едва пригубленной, слушал, как в соседней комнате маленькая дочка Вихониных похвалялась перед Олежкой:

— А у меня Чиполлино есть, настоящий! И клоун Олег Попов. Смешной-смешной. Я ему голову назад повелнула. И еще мне папа клокодила Гену обещал. Он в ванной будет жить!

— У нас крокодилы неводятся.

— Они в Афлике водятся. Папа пливезет. Он все-все может достать!

— А у нас кот Спиридон… Он, когда был маленький, лапой по осиному гнезду вдарил. Потом плакал и садиться не мог… я это гнездо снял в мокрую тряпку…

«Выходит, Олежке и похвастаться нечем», — тяжело думал Виталий Денисыч, слушая срывающийся голос сына.

Вихонин и в самом деле мог достать что угодно. Как-то Капитолина затащила Виталия Денисыча к нему в гости, в большой районный центр — город Красноземск. Не финские гарнитуры, столовый и спальный, не книги, задыхающиеся под стеклом с нетронутыми корешками, не бутылочки кока-колы поразили Корсакова. Все это было уже даже в газетах многажды описано и, вместе с кругленьким животом, было неотъемлемой частью людей такого склада, как Вихонин. Поразило то, что Капитолина считала, будто ее брат умеет жить, а он, Корсаков, не умеет. Она ни разу не оборвала Вихонина, который, обрадовавшись ее одобрению, решил преподать Корсакову урок этого умения и, согревая в руках закругленную большую рюмку с коньяком, разглагольствовал:

— Можно всего добиться, если имеешь волшебный ключик. Во-первых, надо понять закон: я тебе — ты мне. Лучше товар на товар, ибо деньги нынче дешевле стоят. Во-вторых, надо уметь отблагодарить человека, который сделал тебе добро…

— Есть великое слово «спасибо», — попробовал заикнуться Виталий Денисыч.

— За спасибо даже трава не растет, — развеселился Вихонин. — Да ты спустись на землю, как когда-то спустился я. Вот смотри. — Он поставил рюмку на полированный журнальный столик, достал из бумажника сложенную пакетиком вырезку из какой-то газеты, звучно, воздев палец, стал читать, нет, не читать, а петь:

— «Вы мне лучше прямо скажите: как мне своевременно, качественно, без нервотрепки отремонтировать испортившийся водопроводный кран и при этом не дать слесарю „подарок“ или „взятку“? Как пробиться в ателье, чтобы сшить приличный костюм, и не сунуть в руку (сначала приемщику, потом закройщику)? Вы осуждаете слесаря и портного за то, что они „берут“? Прекрасно. Я тоже их осуждаю. И себя — за малодушие, за то, что, не желая „одаривать“, не располагая для этого лишними деньгами, сознавая всю обоюдную мерзость такого поступка, не только даю, а — вдумайтесь в этот парадокс! — хочу дать!.. Хочу, потому что знаю: без мзды не видать мне ни крана, ни костюма, ни многого другого». Вот, дорогой товарищ Корсаков. А вы — за «спасибо»!

Виталий Денисыч еле сдерживался, чтобы не хлопнуть дверью, терпел, потому что не хотелось ссориться с Капитолиною.

И теперь, в гостях у тещи, не хотелось, и он тоже терпел. Испарения от кушаний, телевизор, для чего-то включенный, слава богу, хоть без звука, уверенный голос тещи, барственный хохоток шурина, пришибленность тестя — все Виталия Денисыча угнетало. Будь они неладны, эти родственные отношения, когда неизвестно почему человек должен изнывать в праздники за столом, лицемерно расхваливать еду, чуть ли не кулаком ее в себя впихивая, с лицемерным вниманием слушать всякую чушь. Должен, обязан. А на улице — прозрачный воздух глубокой осени, оживленные голоса, кто-то хорошо играет на баяне. А в лесу сейчас благодать какая: пестро и звучно под ногами, в чуткой тишине синицы тенькают… Когда он в последний раз бродил по лесу? Двести лет назад!..