Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

— Опять о своей работе думаешь? — подтолкнула в бок Капитолина.

Гибкая, рослая, сидела она рядом с Виталием Денисычем, и глаза ее, затемненные опахалами ресниц, были на редкость умиротворенными.

Когда он женился на Капитолине, ему завидовали. Она приехала по назначению после пединститута, была моложе Корсакова на шесть лет, и он называл ее Капелькой и богатырски носил на руках. Видимо, ей тогда показалось, что так и будет всю жизнь, но руки Виталию Денисычу нужны были для работы, и, чем старше он становился, чем больше знал и умел, тем меньше времени оставалось носить Капитолину на весу. Особенно летом, когда она освобождалась от уроков и тетрадей, у него, наоборот, время туго спрессовывалось, и он возвращался домой запыленный, прокопченный солнцем, уставший больше от забот, чем физически. Для Капитолины заботы его были относительными, она их представляла, но душевно не разделяла. Виталий Денисыч и не винил ее за это: он тоже ведь знал, что преподавать русский и литературу не так-то просто, что есть трудные ученики и вовсе балбесы, но от этого не терял покоя. И не разница в профессиях была причиною того, что внешне благополучная семейная устроенность оказалась насквозь пронизанной волосяными трещинками.

В гостях у тещи Виталий Денисыч старался забыть об этом и на вопрос Капитолины только слегка пожал плечами. Но Вихбнин услышал вопрос и решил вовлечь Виталия Денисыча в разговор.

— Странные существа эти женщины! — воскликнул он. — Они полагают, что стоит нам переступить порог дома, как сразу за этим порогом останутся все наши производственные и общественные обязанности. А мы ночей не спим, безвозвратно разрушаем свои нервные клетки… Вам-то, Виталий Денисыч, должно быть полегче, вы зимой можете отоспаться.

— Плохо же вы представляете современную деревню, — усмехнулся Виталий Денисыч.

— Вероятно. Да и зачем мне это нужно? Мне важно, чтобы на столе у меня, — Вихонин очертил в воздухе рукою прямоугольник, — все было в изобилии, а как все это делается, мне, так сказать, до лампочки.

Вообще-то ничего особенного он вроде бы и не наговорил, но Виталий Денисыч внезапно вскочил — голова под матицу, загремел:

— Как вы смеете так рассуждать! Клопина!..

Капитолина догнала его на крыльце, глаза ее сделались буравчиками, кулаки сжались:

— Ты неотесанный чурбан, — задыхаясь, подступила она. — Ты не умеешь себя вести среди приличных людей!.. Ты должен пойти и извиниться!..

— Это он-то приличный?.. Нет, я впредь никогда под одной крышей с ним не буду, — сквозь зубы сказал, не глядя на Капитолину, Виталий Денисыч и зашагал по сухой подмерзшей тропинке.

Тещин дом стоял на окраине города, и до автобусной остановки, а потом до железнодорожного вокзала было довольно далеко, однако долгая ходьба и длинная дорога нисколько Виталия Денисыча не умиротворили. Он знал в себе этот недостаток — до сих пор вспыльчив, как подросток, и не мог свою вспыльчивость одолеть, и, коконечно, на разглагольствования Вихонина не стоило обращать внимания. Но, рано или поздно, все равно бы пришлось уйти из тещиной душегубки с шумом, и Виталию Денисычу даже дышать стало полегче, точно высвободился от ноши.

На Капитолину обиды не было. Она часто ему пеняла: «Какой же ты неотесанный. И странным языком говоришь: помесь французского с нижегородским». А что поделать, если от жизни этот язык, и с малолетства окружали Корсакова люди захолустного городка, полупромышленного, полусельского? И когда Виталию Денисычу было обтесываться, наводить на себя лоск? Отец без вести пропал в начале войны, а после войны, едва Виталий закончил семилетку, умерла мать — простыла на лесозаготовках. Он работал в подсобном хозяйстве, ходил в вечернюю школу, с грехом пополам дотянул до аттестата и — в армию, а потом вот в село, на трактор, в институт поступил заочно, бригадиром назначили… Ни детства, ни дикошарой юности: холод, голод, заботы, служба. На кой леший, спрашивается, надо было вам, Капитолина Ивановна Вихонина, учительница русского языка и литературы сельской школы номер восемь, выскакивать замуж за болвана и дремучего невежду?

Да, Капитолина полюбила деревню, полюбила своих ребятишек, хотя они до озноба ее боялись, потому что она держала их железной рукой. Капитолина не вернулась в город, нарушая все надежды матери. И за Виталия Денисыча вышла замуж ей наперекор. И как славно было вместе!

«Отчего возникают трещинки на застывшей коре любви?» — эти стихи Виталий Денисыч как-то по радио услышал. Да, отчего? Он извинился перед тещею, перед Вихониным, добродушно похлопавшим его по лопатке, и больше не ездил с Капитолиною к ее родителям. Казалось, все опять выровнялось на года. Летом он отправлял Капитолину и Олежку к морю, тосковал по ним и одновременно чувствовал какое-то облегчение, будто от глаз отпали шоры. И радостно и жадно бросался к ней, шоколадной от загара, — только кончики грудей да узенькая полоска на кострецах оставались кремово-белыми. А потом снова реже и реже к ней приходил, ощущая, как она опять становится чужою. «Вместе тесно, врозь скучно». У него не было поводов для ревности — понятнее и проще все бы тогда объяснялось. А она однажды дала ему пощечину за то, что он два дня подряд возил по бригадам колхоза инструктора райкома — милую умную женщину. Постепенно все женщины стали казаться умнее и добрее Капитолины, хотя он знал женщин только с внешней стороны, без сближения, без быта, который обнажает человеческую сущность с той же определенностью, что и чрезвычайные обстоятельства, лишь в более длительное время.

Капитолина была такой же властной, как ее мать, и требовала, чтобы Виталий Денисыч являлся домой в шесть часов вечера, чтобы зимой ездил с нею в областной центр в театр, чтобы ходил в кино, когда у нее есть на это время. Может быть, она была в чем-то права, но он не мог объяснить ей, что работа земледельца — не служба, а призвание, и институт для него — не ступенька для повышения в должностях, а необходимость познать законы и формулы сельского хозяйства. Однажды он связал учебники и конспекты шпагатом и отнес в кладовку и долго держал там в руке, и скулы у него свело. Капитолина узнала о его решении позже, заметив, что он не сидит до полуночи за столом.

— Ты кажешься таким крупным и сильным, но какой же ты на самом деле неорганизованный и слабовольный человек, — говорила она, как всегда, убедительно своим грудным голосом. — Спасовал перед трудностями…

Нет ничего страшнее, когда не хочется возвращаться домой. Это значит — дома нет, нет семьи, и никакое мирное сосуществование двух систем тут невозможно. Оставалось одно из двух: либо сидеть для видимости во главе стола этаким тихим полуидиотом, либо рвать все постромки.