Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

Скоро должны показаться Лисунята. В окошко ничего не видно, ровно марлей его накрыло, однако по времени уже пора, и «Техпомощь» сбавила обороты. Здесь длинный спуск, потом мост и первые избы. Надо перебираться в кабину, чтобы показать Чибисову, где останавливаться. Но там девушка. Очень уж хороша деваха, дает же мать природа иногда столько здоровой красоты!.. Машина затормозила, бабахнула дверца.

— Прибываем, — сказал Виталий Денисыч и посмотрел на часы.

Да, дело к вечеру, успеть бы только всех устроить и — с Лучниковым за бульдозером…

Он выпрыгнул из фургона на дорогу, и сразу же охлестнуло снегом, запорошило глаза. В белесой мути тарахтел сзади неразличимый трактор. «Какой же я невезучий», — подумал Виталий Денисыч и, встопырив воротник встречь ветру, пригибаясь, пошел к Чибисову.

Девушки в кабине не оказалось. Чибисов курил, хмуро наблюдая за усиленными движениями «дворников». Виталий Денисыч о девушке спрашивать не стал, велел обождать и направился к трактору. Задние колеса «Беларуси», огромные, ребристые, забило снегом, залепленный капот, прикрытый стеганой попонкою, пятнами обтаивал.

— Давай за нами, — крикнул Виталий Денисыч, — не потеряйся! — и снова утвердился на пружинном диване в кабине «Техпомощи».

Они зарулили в проулок, продавливая следы по свежему снеговерху. Дальше к избе, с хозяйкою которой Виталий Денисыч заранее условился, можно было пройти только по тропинке вдоль забора.

— Подожди, — попросил Виталий Денисыч, — сейчас ребят устрою, а мы с тобой и Лучниковым махнем на селекционную станцию.

Чибисов опять промолчал, только жиманул плечами: мол, как угодно.

Кто-то выставился из фургона, кажется, Печенкин, крикнул: «Ну, братцы, конец свету!» — и захлопнул дверцу.

Хозяйка избы, могучая усатая женщина с мужским голосом, уже стояла на крыльце, запахнувшись в плащ-палатку, и похожа была на копну.

— Принимайте постояльцев, мамаша, — деловито сказал Виталий Денисыч.

— У меня все готово. На семидневку, столбыть?

— Ага, только бы погода не подвела, вон что творится. — Виталий Денисыч пригнулся, прошел за хозяйкою в темные сени, где стойко держался запах квашеной капусты и мокрого лыка, оказался в широкой избе, не разделенной никакими перегородками, всю левую сторону которой отягощала беленая печь.

— Снегу надует — хлеба прибудет, — басом ответила хозяйка и встала у порога, за спиною Корсакова, скрестив руки под плащом.

«Ей бы гирями в цирке играть», — подумал Виталий Денисыч. — Знаю, мамаша, да нам-то буран некстати, — продолжал он, осматриваясь: стол, лавки, матрацы тигровой расцветки, чем-то набитые и уложенные друг на дружку вдоль стены, пол чистый, некрашеный, видимо, по-старинному моют с дресвой; в избе тепло, сухо.

— Топить сама стану, а то, не ровен час, спалите еще, посторонние. И гляди, начальник, чтоб никакого баловства.

— Может, все-таки готовить нам надумали? Ведь ночью приходить будем, столовая, закрыта…

— Я уж говорила: стряпухой несогласная. Больная я. И своих делов полно. — И хозяйка сурово засопела, показывая, что дальнейшие уговоры бесполезны.

Тогда, в первый свой приезд, по пути, Корсаков как-то не слишком беспокоился, что без горячей еды после целого дня в поле — никак нельзя, хоть бы чай, на худой конец, для мокрых усталых людей. Конечно, он подумал об этом, доплату хозяйке сулил, но никак уломать не сумел, даже чуть не получил от ворот поворот. Ни в Лисунятах, ни на станции негде было разместить стольких людей, да еще в тепле, и пришлось на все согласиться. Он предупреждал всех перед отъездом, что их ожидает, но на отдалении самым важным казалось поскорее обработать и вывезти солому. Теперь вьюга была вроде первого предупреждения.

— Самовар-то, по крайней мере, имеется? — спросил он, начиная сердиться и на себя и на хозяйку: заметил, что ни возле печки, ни в настенном деревянном шкафу ни посудинки нету.

— У меня не чайная. И вапче, как хотишь, начальник, ищи получше.

«Ну и стерва, хоть бы сказала, что ей надо», — вскипел Виталий Денисыч, однако миролюбиво пробормотал: — Ладно, мамаша, — и пошел наружу, нащупывая в кармане конверт с деньгами.

Он постарался, чтобы никто не заметил его паршивого настроения, позвал:

— Располагайтесь, ребята. Только без лишнего шуму. Устроитесь и — в столовку!

— Да сегодня так, на домашних харчах. — Тракторист поднял над головою увесистый чемоданчик.

— У меня шаньги есть, — робко поддакнул Арканя, — и бутылка молока.

— А соски, случаем, не прихватил? — серьезно спросил Печенкин.

Загоготали, повалили к избе. И в самом деле, у кого быдос собою чемоданчик, у кого рюкзачок…

«Ну, с такими не пропадешь», — рассуждал Виталий Денисыч, опять покачиваясь в кабине. А вот о себе не позаботился, и шут его ведает, придется ли сегодня поесть…

В мельтешащей мути не видно было поля, сосна около развилки едва прорисовывалась, и домики селекционной станции выступили из метели, когда подъехали к ним чуть ли не впритык. Лепескина в конторе уже не было, мужичок в косоворотке и зимнем треухе, открывший на стук, подсказал, как добраться до особнячка, в котором тот проживал. Спросил осторожно:

— По делу альбо в гости?

— По делу, — буркнул Виталий Денисыч, заметил, что мужичок настроен к разговору, заторопился.

— Пооглядчивей с рукосуем этим, — тоненько крикнул мужичок в спину Корсакову…

Смутно в метель светились окна одноэтажного оштукатуренного особнячка. Корсаков постучал в одно окошко, отдернулась шторка, чье-то лицо расплывчато мелькнуло, звякнула изнутри на дверях задвижка.

— Входи, Виталий Денисыч, входи, дорогой, — по-свойски приглашал с крыльца Лепескин, придерживая у горла наброшенную на плечи меховую дошку.

«Еще бы не дорогой», — скривился Корсаков, осторожно пробираясь мимо хозяина в сени.

— Не очень рад, не очень рад, — заладил Лепескин, за Корсаковым следуя.

— А что так? — будто не видя его протянутой руки, сухо поинтересовался Корсаков.

— Последними словами меня поносят. И все соответственно: откуда, говорят, свалился, извините, этот долговязый черт, как снег на голову? Чем ублажил? Давай, товарищ Лепескин, отыгрывай назад. На областные патриотические чувства нажимают. Но пятиться назад не в моих правилах…

— Послушайте, — перебил Корсаков, — я людей привез!..

Он не стал раздеваться, как ни настаивал Лепескин, положил мятый конверт с деньгами на столик створчатого трюмо, поставленного в прихожей. В трюмо отражался Корсаков без головы. «Так оно и есть», — подумал.

— Вы бы переночевали у меня, — предлагал Лепескин, которому неприятно было, что партнер ведет себя не по правилам. — Ведь все равно в такую погоду в поле не пробраться.