Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

Тут Лешины воспоминания кончились — Мишка толкнул плечом дверцу кабины, позвал в избу.

На полу уже расстелили матрацы, укладывались, переговариваясь.

— Как завтра в такую непогодь? — ворчал тракторист, сбивая под полосатым тиком солому. — Хороший хозяин собаку не выгонит. В снегу завязнем.

— Отменит, поди, — откликнулся кто-то.

— Кто его знает. Может, до утра прогуляет.

Лучников стянул валенки, хозяйственно поставил на печку, сам в одних шерстяных татарских носках вернулся к своей постели, сел на нее, сказал примирительно:

— Утро вечера мудренее.

— А начальству опять же виднее, — подхватил Печенкин. — Ну и перины! Сейчас бы женку под бочок. Как, Манеев? — подмигнул Леше.

— Ты зачем девку в кабину посадил? Не к добру это, — вспомнив старую шоферскую примету, вскинулся на Чибисова тракторист.

Чибисов пропустил его слова мимо ушей, по-солдатски споро снял куртку, свитер, ватные штаны, сложил по порядку на лавку и лег на матрац, укрывшись полушубком. Леша тоже разделся, забрался под свой полушубок, скорчился, натянул его на голову, вдыхая въедливый машинный запашок…

Корсаков вернулся поздно. Он долго отхлапывался и отряхивался на крыльце, дверь открыл осторожно, а она завопила так, будто в притвор ненароком угодила кошка. Свет в избе не выключали, на Виталия Денисыча зыркнули сердитые взгляды, Лучников сел на матраце. Виталий Денисыч замаячил ему рукой, чтоб ложился, уныло покосился на стол, с которого ничего, кроме пустых бутылок, не было убрано.

Что же такое с Корсаковым произошло? Прежде, до женитьбы и в первые месяцы после свадьбы, он запросто подсаживался в поле к своим, колхозникам, не считаясь и не оглядываясь, пил их квас, молоко, ел хлеб и пироги. Как так получилось, что стали у него с людьми сугубо производственные отношения, а все остальное время — домой, домой, домой?.. И зачем надо было выпрыгивать из кабины, отправлять Лучникова и Чибисова до избы, а самому брести по вьюге к столовке? Еще в первый свой приезд он приметил бревенчатое ее строение с высоким крыльцом — верандою, крыша которой опиралась на столбушки, украшенные затейливыми кандибоберами. Тогда он удивился: столовая работала почему-то лишь до пяти. Сейчас было примерно семь, поперек двери висела железная скоба, на скобе пудовый амбарный замок. Виталий Денисыч руганулся, подумал: не добраться ли до клуба, авось там буфет. Вьюга всех разогнала по домам, ни одного прохожего не встретилось. Однако клуб он нашел: почти копию столовой, только без веранды; у входа прямоугольный бумажный лист, оповещающий, что демонстрируется цветной художественный фильм «Золото Маккены». Он купил билет на семь пятнадцать, вошел в фойе. Никакого буфета, конечно, не оказалось… Фильм был красочный, с погонями, стрельбой; сверкали золотые слитки и россыпи, слепили глаза. Он любил фильмы неторопливые, житейски достоверные, и никакие страсти-мордасти его не охмуряли… Почему-то подумалось: а если бы сам не предложил Лепескину позолотить ручку?.. Как язвы на больном месте появляются эти Лепескины…

Так и пришел в избу и натощак завалился спать.

Он не подозревал, какой разговор был в избе о нем, не знал, что не спит Мишка Чибисов, с ненавистью прислушивается к его дыханию. Когда возле правления «Красного знамени» Корсаков садился в кабину «Техпомощи», Татьяна громко сказала: «Уж так я вас ждать буду, Виталий Денисыч, так буду ждать!» Конечно не его самого, а всех имела она в виду, но теперь, стараясь заснуть, он утешал себя тем, что, может быть, ошибается.

— Подъем! — по-солдатски скомандовал Лучников и включил свет.

Борода у Ивана Тимофеича скаталась войлоком, жиденькие волосья на голове торчали в разные стороны, глаза беспокойно моргали. За окнами ни зги не было видно, в трубе истошно выло, словно там завязла бездомная псина. Люди почесывались, кряхтели, откашливались, кое-кто сразу засунул в зубы папиросу. Набрасывали верхнюю одежду, выбирались в простуженные сени. Корсаков поглядел на часы: половина пятого. Иван Тимофеич просто молодец.

— Неужто ехать? — ворчал тракторист, громко сплюнул в жестяную раковину рукомойника, в котором не оказалось воды.

Печь была сложена мастерски — все еще ничуть не остыла. Лучников рукавицею прихватил заслонку, заглянул в нутро, покачал головой:

— Даже чайника не оставила, жихмара.

— А ну-ка, Арканя, одевайся, — выпятился Печенкин, — и живо за мной! ну, чего глядишь, как исусик?

— Эт-то куда еще? — притопнув, пробуя по ноге теплый валенок, спросил Лучников.

— За согревающим. — Печенкин обматывал шею шарфом, посмеивался.

— Зачем меня-то? — слабеньким голосом откликнулся Арканя, опасливо оглядываясь на Корсакова, который свертывал у стенки свой матрац.

— Вид у тебя жалобный. — Печенкин схватил Арканю за руку, подтащил к вешалке, нахлобучил ему шапку на глаза.

— Никуда вы не пойдете! — строго прикрикнул с места Корсаков.

Печенкин только ухмыльнулся и выдернул Арканю в сени.

— Ну, покажу я ему, он у меня обогреется, — затряс пальцем Виталий Денисыч.

— Человек на великое дело пошел, — вступился тракторист, — сухая корка в рот не лезет.

— Зачем опохмелка потребовалась? — вполголоса набросился Корсаков на Лучникова. — Сколько вчера вылакали? Ты мне людей не расшатывай!

Лучников приподнял плечи, отвернулся.

Мужички выбегали во двор, умывались снегом и возвращались, на чем свет стоит понося метель, начальство, порядки. Мишка Чибисов, стирая с бровей и волос растаявший снег, прислушивался к ругани, играл желваками. Виталий Денисыч притопывал носами валенок, поглядывал на часы.

Вдруг тракторист встрепенулся, поднял палец. В сенях бабахнула дверь, что-то соступало, веселый голос Печенкина: «Боком иди!» — послышался, открылась дверь в избу, и все ахнули: Печенкин и Арканя, белые, как привидения, ввалились через лорог. Арканя, растопырив локти, втащил пузатый самоварище, Печенкин на коромысле на одном плече внес дружок воды, поплескивая на пол, а под мышкою еще волок два звена жестяной трубы.

— Ну-у, — поднял руки Лучников, — ух ты!

— Давай, братцы, пошарьте сухих щепок, — распоряжался Печенкин. — Вздуем этого генерала!

Тракторист с досадою плюнул, остальные оживленно захлопотали. Составили трубу в колене, она не дотягивалась до отверстия в печи — пододвинули под самоварные лапы скамейку. Вскоре в избе вкусно запахло дымком, внизу самовара заалели окошечки, на пол шустро выпрыгнул уголек. Теперь Лучников отстранил всех, развел самовар, то и дело виновато косясь на Печенкина. «Генерал» оказался поноровным, запищал по-комариному, пробуя голос, потом загудел низким начальственным баском. В избе стало как-то уютнее. Все примолкли, прислушиваясь к полузабытому, а вот Арканя, так тот ни разу не видел кипящего на щепках самовара, сидел радостный, как именинник.