Олег Попцов - Без музыки

— Сейчас, задним числом, вы хотите отыграть очки в проигранном вами соперничестве. Любой поступок Полонова вы ставите под сомнение. Вам надо оправдать себя, свою неспособность на подобные поступки. Я понимаю вас и сочувствую вам. — На этом мне надо было бы остановиться, но я не удержался: — И библиотека вас волнует лишь потому, что ее подарили не вам.

Он не возразил, пальцы его рук, я снова обратил внимание на пальцы, сжимались и разжимались, губы плаксиво вытянулись, он сглотнул слюну.

— Я не хочу с вами ссориться, — сказал он.

Опять зажмурил глаза. «Сейчас заплачет», — подумал я и очень зримо представил две крупные слезы, которые сразу сползут в глубокие морщины, и лицо станет похожим на слепок лица. Я отвернулся. Он истолковал мое движение по-своему, подумал, что я ухожу, схватил меня за локоть. Я было дернулся, но он держал цепко, зная наверняка, что быстро отойти в этой тесноте трудно.

— Пустите меня. Она ждет. Вы же видите: ждет.

Он задвигался за моей спиной, захрустел гравием:

— Уж пожалуйста, во имя покоя семьи, я ваш друг.

Когда хоронят мужчин, женщин встречаешь редко. А те, которые приходят, примечаемы особо. Их печаль естественнее, ближе к слезам.

На трибуну поднялся Гавликов, закашлялся. Рассеянно провел рукой по краю трибуны. И тотчас запушилась пыль под его рукой, и тотчас ветер снес эту пыль на тяжелые подковы венков.

Для того чтобы подойти к Лере, мне надо выбраться из толпы, обойти кругом и снова, пробившись через толпу, оказаться рядом. Надо проявить настойчивость, и нечего думать о том, чтобы сделать это незаметно, не потревожив людей. Там, в центре, уже призывают к тишине. Приходится проталкиваться, терпеть непочтительные реплики. Постороннего не очень щадят: «Он перепутал похороны, не за тем гробом пошел». Знакомые досадливо морщатся. Моя поспешность, решительность кажутся им необъяснимыми. Кивком головы приветствуют меня, не расспрашивают, выжимают для меня свободное место, поспешно переставляют ноги, на которые я конечно же наступаю.

— Простите, ради бога, простите. Мне туда.

Туда — значит, на выход. Туда — значит, из толпы. Туда!

— Ну право, он ненормальный. Стоять столько времени, чтобы в самый неподходящий момент…

Все говорится вдогонку. Обрывки фраз, отдельные слова.

Измятый, издавленный, я прихожу в себя. Несколько шагов по кругу. Примерно здесь. Нет, еще левее, еще. Теперь люди мне кажутся привлекательнее. Они подчинены скорби. Они равнодушны ко мне. Они не знают меня. Слава богу, здесь не так тесно.

— Простите, мне туда!

Туда — значит, в толпу. Туда — значит, на голос, призывающий к тишине. Тонкий запах духов. Рядом нет моего знакомого. Он бы мне пояснил, кто и откуда эти женщины. Кого они провожают, с кем прощаются — с родственником, сослуживцем? Их привело сюда любопытство, а может, это дань чему-то несостоявшемуся или… На их лицах нет слез.

Я устремляюсь вперед. Четыре шага — и я миную женщин. Они переговариваются между собой. Я заставляю себя остановиться. Зачем? Какой интерес я хочу насытить? Да простит мне покойный: во имя жизни, она стоит того.

— Ты здесь? Чего ради? — Голос одной из женщин показался мне грубоватым. А может быть, грубым был вопрос, а голос как голос, чуть резковат.

Гримаса искажает аккуратное, но безвольное лицо:

— Сама не знаю. — Узкие плечи недоуменно приподнялись. — С мужем за компанию… Глупость, конечно. Я Полонова и в глаза никогда не видела. Так что скорблю из солидарности.

— Не ты одна. — В голосе подруги слышится сочувствие. — Повод для общения. Печальный, конечно, но все-таки повод. Я даже где-то вычитала — скорбь притупляет противоречия.

— Значит, твой тоже здесь?

— А как же!

Та, что заговорила последней, прикрыла рукой рот, скрывая зевоту:

— Бр-р… Скучно!

Подруга шумно вздыхает и начинает разъяснять спокойно, обстоятельно. Я уже не сомневаюсь: она старше и опытнее.

— Когда чего-то не понимаешь или не знаешь, всегда скучно. Муж виноват, держит тебя взаперти. Как он, в порядке?

— Не смеши меня. Он нестерпим. Второй брак — и такая промашка! Я в отчаянии.

— Ну, ну! Я уверена, что все не так страшно. Поговори с ним.

— Страшно, ужасно, непоправимо!

— Тише, на нас смотрят. Что стряслось, объясни толком!

— Ничего, ровным счетом ничего. Я думала, что он великий писатель. А я жена великого писателя. Все липа, Ритуленька, липа! Обыкновенный человек. Сам себе стирает рубашки. И носки у него пахнут потом. А расходы за день он выписывает в блокнот. Господи, — голос не сдержал отчаяния, — за что ты меня так покарал?!

На затихшую толпу с окружающих берез слетали редкие желтые листья. Опять в отдалении грянул оркестр, сердце сжалось, и я стал проталкиваться вперед, стараясь уйти от звуков, которые лишь подтверждали сиротливость полоновских похорон.

Я машинально коснулся Лериной ладони:

— Мне показалось, что вы звали меня.

Она ответила не сразу, благодарно сжала мою руку:

— Мне холодно. Постойте рядом со мной. Он очень любил вас.

Я не Нашелся, что ответить. Внезапно откуда-то сбоку послышались рыданье, всхлипы, и тотчас примирительный голос:

— Полно, полно, что люди подумают?

Однако голос не желал смириться и выплеснулся на выдохе:

— Пусть, пусть думают!!! — И женщина зарыдала, уже никак не сдерживая себя.

Я было шагнул в сторону рыданий, но не успел разглядеть лица женщины, лишь увидел двоих, они помогали отойти ей в сторону, поддерживая под руки и поглаживая вздрагивающие плечи. Я обернулся. Лицо Леры оставалось спокойным. И фраза, произнесенная приглушенно, была ответом на незаданный мною вопрос:

— Из его семинара. Вы же знаете, он умел очаровывать.

Звуки музыки и это вот внезапное рыдание вызвали минутное замешательство. Человек, стоящий на трибуне, растерянно оглянулся, но ему уже протягивали мегафон, он неумело взял его. И сквозь потрескивающий шорох на застывшую толпу упали слова:

— Здесь нет посторонних. Нет безразличных. Здесь собрались лишь любящие и скорбящие. Умер большой писатель.

Уже все было. Влюбленность и отчаяние от совершенных ошибок; одиночество и уязвленное самолюбие; желание мести и сама месть, столь бесполезная после свершения, так как ты сам не стал счастливее.

Была целая жизнь, когда человеку можно сказать: «А помнишь, двадцать лет назад», — и видения, возникшие перед глазами, будут поразительно отчетливы, как если бы от этих видений нас отделяли дни, а не годы. То не видения детства, а миг лучшей поры жизни: ты молод, свободен и переполненность этой свободой делает тебя раскрепощенным, счастливым или почти счастливым.