Юрий Петухов - Влюбленные

— Ах, тупицы! Все вам разжуй да в рот положи! Да ведь если бы я тогда не заболел желтухой, то Костя не ходил бы на Пироговку, и они никогда бы не встретились!

— И действительно! — поразилась Нина.

— За желтуху! — крикнули хором, осушая картонные стаканчики и швыряя их в урну.

Как не хотелось расставаться! Нина полюбила Дениса и Ладо. Славные парни! Денис получил назначение в южноуральские степи, в молодой совхоз, а Ладо — в Краснодарский край, на селекционную станцию. И сейчас, когда экспрессы уносят их в разные края, радостно думать, что есть у тебя друзья на свете. Ты помнишь их, а они где-то вспоминают тебя…

В вагоне-ресторане за одним столиком с ними сидел мужчина с усталым лицом, в потертом костюме. Много курил, пил маленькими глотками коньяк, вяло тыча вилкой в закуску, и все глядел в окно на проносящийся каруселеобразно пейзаж. Рассчитавшись с официанткой, небрежно скомкал сдачу и сунул в боковой карман. Поднялся и, перед тем как уйти, неожиданно сказал Косте, кивнув на Нину:

— Береги ее. — Помедлил, о чем-то думая, и добавил: — А ты люби его.

И пошел к выходу, чуть пошатываясь.

Костя и Нина недоуменно переглянулись: что это значит?..

Выходит, он слушал все их разговоры, наблюдал за ними, а они в своем счастье и не заметили этого! Кто он и почему сказал им эти слова? Случайны они или выношенные, выстраданные?.. Как бы то ни было, им было приятно, что чужой, совершенно не известный им человек понял, как они нужны друг другу. Скорее всего, сам он был неудачлив в личной жизни, возможно, недостаточно берег, недостаточно любил — и вот не мог не сказать им в назидание этих слов…

— Костя, пробуй мой салат. Такой вкусный!

Они ели из одной тарелки, и это тоже было чем-то новым в их жизни, сближающим их.

В вагоне, в котором они ехали, все считали их за молодоженов. И как же иначе? Все — пополам, каждый миг — вместе. Женщины нарочно проходили через их купе, чтобы посмотреть на них. Ночью Нина не раз внезапно просыпалась, чтобы удостовериться: правда, Костя едет с ней, или это только снится?.. «Вместе! Вместе!» И этого было ей сейчас достаточно, все остальное отошло на второй план. Она трогала свесившуюся Костину руку. Костя тотчас же отвечал на пожатие, и они долго так лежали, пока стукоток колес не убаюкивал их.

Появились знакомые станции, и это Нину огорчило:

— Оказывается, мы скоро приедем?

— Скоро.

— А я бы могла так ехать до самого Тихого океана!

— Когда-нибудь съездим и туда.

Вагон заметно опустел. Сошла и полная женщина с мальчиком. Ее полку на одном из полустанков занял парень с лихо завитыми кудрями и три бабы с корзинами-плетушками. Садились с визгом, с шумом, окликая друг друга по имени: «Марья, не отстань!», «Полинка, скачи скорей!..»; попали не в свой вагон — в плацкартный, но проводница смилостивилась: все они ехали на близкое расстояние.

Бабы чинно уселись рядком, приглядываясь к пассажирам. Парень-кудряш, борясь с сонливостью, посматривал на багажную полку — не забраться ли туда? На одной из станций сбегал за пивом; притащил четыре бутылки. Пил не спеша, солидно отдуваясь, посыпая край стакана солью.

— Куда едешь? — спросил его Костя.

— Я?.. А на работу. Домой.

— Откуда?

— Откуда?.. А дома был, — как-то бестолково отвечал парень.

Бабы разом хмыкнули.

— Где же дом-то у тебя?

— В Пахмутове. От разъезда пять верст. А теперь в леспромхозе живу. Хлысты разделываю.

— А домой чего ездил?

— На субботу. По субботам-то у нас в селе вечерки.

— Разве в леспромхозе скучно?

— Да нет. Кино крутят. И танцы. Только дома-то послободнее. Как заладим кадриль, так хоть до утра жарь, никто слова не скажет.

Отвечая, парень все время поглядывал на Нину. Костя заметил это.

— Не женат?

— Да нет пока.

— А скоро женишься?

— В армию надо сперва, а там видно будет, — и он опять глянул на Нину.

— Брал бы мою сестру, — предложил Костя. — Не нравится?

— Я что! — парень понимал шутку. — Сама, чай, не пойдет.

— Пойдет! — уговаривал Костя. — Сколько получаешь-то?

— Да разно бывает, — серьезно ответил парень. — В первую получку пятьсот, да потом еще… Все от леса зависит. Как пойдут дрова, осинник да трухляк, так тут заработка большого не жди.

— Значит, по рукам? Человек ты, я вижу, обеспеченный.

— Ладно тебе. Чай, не дурак, вижу, какая она тебе сестра…

Бабы заулыбались, поосмелев, тоже начали подшучивать:

— Опохмелка, что ли? Болит головушка-то?

— Лихо, видать, поплясал. Каблуки-то как срезанные!

Парень добродушно отшучивался.

— А почему в селе не работаешь? — продолжал спрашивать Костя.

— Работал, — хмуро обронил он. — Надоело без денег-то.

В купе только что вернулся из ресторана мужчина в гимнастерке, Раскрасневшийся, с отвислым брюшком, он сел, скрестив тонкие, в щеголеватых сапожках ноги, высасывая из зубов остатки еды. Услышав конец разговора, тотчас же напустился на парня:

— А зачем тебе деньги, чудак человек? Хлеб и овощи дают в колхозе! Корова своя!

— А деньги-то есть, так и купить все можно! На производстве отработал часики — и гуляй, в ус не дуй. Дождь ли, засуха ли — тебе все едино. Заболеешь — по болезни платят, и пенсия гарантируется по старости, — отвечал, как заученное, парень.

— Видали! Видали, как чешет! — восхищенно обратился мужчина ко всем. — Практик какой, а! Тебе сколько лет-то? Ведь восемнадцать, не более. А ты уже и о пенсии заботишься! Ну и народ пошел — дока! Все параграфы знает! Твой дед землю пахал?

— Ну, пахал.

— А отец?

— И отец.

— Что же ты?.. Земля — это же кормилица! Наш базис! Ее любить надо!

— Любить, любить… — сердито заговорила длиннолицая, бурая от загара женщина, не выпуская из рук корзину. — Было время, колами проламывали друг дружке головы при дележе, аршин уступать не хотели! А теперь… одна любовь-то к ней, как у этих цыган! Ездят туда-сюда, туда-сюда! Все поезда забиты! А зачем?.. Ты вот где работаешь? Ну-ка, давай тебе зарплату поубавим, так усидишь на месте? Ты-то разве о пенсии не заботишься?

Заговорили и ее подружки — враз, заволновавшись. Вспомнили войну, пьяниц-председателей, как работали задарма.

— Да вы что на меня-то, бабоньки? — шутливо отмахивался мужчина. — Ну, было искривление, верно. Все это теперь осуждено.

— Без тебя знаем, — строго заметила длиннолицая. — А ты не бередь сердце. Потому и напустились, что ты больно уж видом-то да речами похож на тех, кто понужал народ: «Давай-давай!», а себе в сладком кусочке не отказывал!

— Никогда я не был таким! — возмутился мужчина.

— А ну-ка, где ты служишь?

— У меня две контузии!

— Про войну я тебя не пытаю. В войну-то и мы, бабы, контуженными были. От горя глохли, от слез слепли. Как узнала я, что муж да три сыночка… по избе не могла пройти, чтобы за заборку не держаться. Ты про позднее время скажи.