Юлиан Семенов - Горение

Услыхав условный стук в окно, Людвиг Козловский взметнулся со скрипучей узенькой кроватки, прошлепал к двери, распахнул, сказал быстро:

– Проходи. Я уж волноваться начал – жандармы в последнее время зачастили.

– Свет зажжешь? Мне бы калоши снять – наслежу.

– Не. Свет зажигать опасно: донесут, что по ночам гости ходят.

– Тогда подвинь стул какой – пол не хочу топтать.

– Стул, – хмыкнул Людвиг, – откуда ж у меня стул? Табуретку дам, это можно.

Дзержинский снял калоши, прошел в маленькую горницу – на второй кровати, возле печки, тихонько посапывали старики Козловские.

– Садись к столу, сейчас накрою поесть, – сказал Людвиг.

– Тише, разбудишь.

– Не, они за день умаялись, можно с пушки палить.

– Мне бы помыться – взмок, пока шел полем.

– Пойдем.

Дзержинский положил рубашку на подоконник, Людвиг полил водою из кружки ему на руки и, глядя, как мылся его товарищ, покачал головой:

– В шахту ты не лазаешь, а тощий, страх смотреть.

– Не тощий – жилистый, – заметил Дзержинский, – такие, как я, живут долго.

– Садись теперь, мамаша картошки наварила, рассыпчатая картошка. Не взыщи – мяса нет, деньги только завтра будут давать.

– Взыщу, – пообещал Дзержинский. – Какие новости?

– Плохие.

– Почему?

– Знаешь, я человек подневольный, а все равно спокойно не могу смотреть, сколько безобразий на руднике творится. Врут все друг дружке, начальник обманывает хозяина, тот – губернатора, а все вместе

– нас. Иногда думаю, Юзеф, развяжи нам руки, позволь работать по-настоящему – горы б своротили, горы!

– Важно, что вы знаете, как надо делать. Когда революция победит, когда для себя станете работать, когда сами будете распределять труд и плату за него – вот тогда это ваше знание пригодится. Ты сказал – «плохие новости»… Это обычные новости, что хозяин платит не по правде, а для своей наживы. Я обеспокоился: может, аресты?

– Арестов пока не было. Но шпиков что-то много, ищут, нюхают, ведут разговоры в корчмах, щупают… Завтра, тем не менее, собираем комитет. В штольне – туда не подойти чужому. Я уже сказал Гембореку и Броньскому. Газета, конечно, помогает, только устали ждать люди, Юзеф, сколько времени обещаем: «Подымется народ рабочий, погонит хозяев да бюрократов», а он все молчит да молчит. А за границей дискуссии идут: кто прав – пролетариатчик, анархист, социал-демократ, эндек, пэпээс…

– Это что-то не туда, – сказал Дзержинский. – Во-первых, революцию нельзя ждать, Людвиг, ее приближать надо. Газетою, стачкой, вооруженной борьбой. Во-вторых, революцию можно делать только в том случае, если выработана доктрина – без этого получится бунт, темный бунт, и на голову рабочим сядет новая сволочь, воспользовавшись результатами нашей борьбы. Ладно, завтра в штольне поговорим. Раздай товарищам «Червоны Штандар» – пусть будут готовы к дискуссии.

Дзержинский обвел глазами собравшихся в шахте; быстрые блики пламени выхватывали из темноты лица шахтеров – белые глаза и белые зубы. Было слышно, как гулкая капель отсчитывала время.

– Вот так, товарищи, – откашлявшись, продолжил Дзержинский, – всякого рода разговоры о том, что мы, социал-демократы Польши, являющиеся отрядом общерусской социал-демократии, неправильно поступаем, выворачивая, как некоторые считают, наши внутренние болячки, нашу открытую полемику с товарищами из пэпээс на всеобщее обозрение, к радости, по словам Генриха, царских сатрапов, – не выдерживают никакой критики.

– Выдерживают критику, – откликнулся тот, кто, видно, и был Генрихом, – очень даже выдерживают. Над нами смеются даже мастеровые из народных демократов: «Время начинать открытую борьбу за свободу, на баррикады пора, а вы теории разводите».

– У талантливого всегда много врагов, – ответил Дзержинский, – явных и незримых. То улюлюканье, которое сейчас раздается в наш адрес со стороны социалистов, свидетельствует о точности нашей позиции, о ее, коли хотите, талантливости. «Над нами смеются социалисты Пилсудского»! Нашли кого бояться! «Мы слышим звуки одобренья не в сладком лепете хвалы, – а в диких звуках озлобленья! » – так писал друг нашего Мицкевича. Чего мы требуем? Понимания той истины, что сами по себе, вне и без совместной борьбы с русскими рабочими, свободы не добьемся. Понимания того, что проповедь ненависти к России – не просто глупа, но преступна. Сто миллионов наших русских братьев угнетают те же люди, которые мучают нас. Понимания того, что восстание стомиллионного народа против самодержавия и окажется тем путем, по которому мы вместе с ним придем к свободе. Это стратегия. Это, понятно, неприложимо к тем товарищам из ППС, которые, желая – на словах – добра полякам, на деле приносят, а в будущем принесут еще больше горя, ибо разочарование – самая страшная форма отчаяния и безнадежности. А что, как не отчаяние, может породить разгром «чисто польского» восстания против царизма? Чего же мы требуем от членов нашей партии? Истинного сообщества единомышленников, а не дискуссионных передряг. Мы требуем определить позицию: не индивидуальный террор, а постоянная, повседневная, пусть внешне незаметная, агитация и пропаганда против самодержавия, бесправия, гнета. Каковы задачи партийной агитации и пропаганды? Объяснять неустанно, что рабочий класс может и должен завоевать власть, и только он, рабочий класс, является выразителем воли большинства – если не сейчас, то, во всяком случае, в ближайшем будущем. Второе: объяснять неустанно крестьянину, что шляхетские идеи «лиги народовой» о «холопской» республике, о том, что мелкий землевладелец будет определять будущее, – суть пережевывание давно умерших иллюзий русских народовольцев. Оставим в стороне великодержавно-бесклассовое определение термина «народ», поговорим о сути…

– Можно и о термине «народ», – не согласился Генрих.

– Хорошо. Извольте. «Народ» – это вы, товарищ Генрих, это Прухняк, это Людвиг, Ежи, я, это губернатор Скален, хозяин рудника Вацлав Лапиньский, это урядник Иванов, писатели Сенкевич, Прус, Ожешко, изобретатель Мария Складовска, художник Пернацкий, это граф Любомирский, это революционер Мацей Грыбас, ожидающий в тюрьме суда. Фамилий я могу привести много, и за каждой приводимой мною фамилией есть свой социальный смысл, или, говоря жестче, интерес. Важно: смыкается ли интерес конкретного человека с интересами миллионов поляков, русских, литовцев? Перед термином «народ» не следует становиться на карачки, народ состоит из людей, а люди вне экономической структуры общества – немыслимы. А сегодняшняя неразвитость экономики империи рождает среди некоторых людей теории воскрешения примитивных, дедовских, идеалистических образчиков социализма, такого социализма, который не в силах выскочить за рамки мелкобуржуазных реформ, – это, если хотите, бумеранг и против нашего будущего. А ближайшее будущее – развитие капитализма, в недрах которого заложен социализм.