Максим Горький - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 6

В самые последние годы, уже после революции и гражданской войны, в наших местах возродился пра-пра-прадедовский, давно было позабытый обычай — умыкать, похищать невесту.

Бывает всяко.

Случается, конечно, что невесту действительно увозят силой, против ее воли, и родители, братья, соседи наскоро организуют погоню, с дикой, слепой скачкой по ночным сугробам, с револьверной стрельбой и женским визгом. Но чаще всего бывает иначе: девушка не только загодя знает, что ее хотят увезти, но и сама этому помогает — запасает, собирает нужные вещи и прячет их где-нибудь у подруги… Когда же на беседу вваливается ватага парней, о предстоящей забаве знают уже чуть ли не все, и девки, склоняясь над пряжей, лукаво переглядываются. Гремит и охает гармонь, парни и девушки поочередно пляшут «волчка» — барыню, на свободном местечке, таком маленьком, что выходит действительно похоже на волчок или на юлу… Потом вдруг переполох. Кто-то тушит лампу, подружки визжат деланно-испуганными голосами, а парни волокут хохочущую невесту на улицу, сажают ее в сани — и только вешки побегут навстречу, да ветер обожжет лицо морозом…

Иногда похищение превращается и вовсе в анекдот. Например, щуплый, низкорослый паренек, прячет от всех свою грыжу, ему и семнадцать лет не дашь, а увозит он девку лет тридцати, здоровенную, толстую бабищу с рябым лицом, похожим на коровье вымя… Да она его пальцем пришибет! Луна и то — поглядит на них, поглядит, как без толку дергает возжами паренек, как лениво трусит пузатая лошаденка, и станет ей совестно, спрячется за тучу, словно ее и не было…

Есть один случай и того хуже: согласилась девка ехать, сама навалила в передок саней здоровенный узел всякого барахла, а как отъехала от села — раздумала или поломаться захотела:

— Куда ты, — скулит, — меня везешь от родной матушки-и-и…

Обидно стало парню. Послушал, послушал он ее и плюнул:

— Ну тебя к фигу! Не хочешь, не нужно. Вылазь!

Отправился дальше один… А каково было незадачливой беглянке тащиться назад, версты три, пешком, с тяжелым узлом за плечами?..

С умыканием невест борются через стенгазеты, через комсомол, иногда не без помощи милиции, но нужно прямо сказать — до сих пор неудачно. Да и стоит ли бороться? Ибо не хулиганство и даже не желание «романтизировать» свою, скучную яко бы, жизнь — причина. Причина в другом: путем похищения, увоза девушки молодежь обходит другой путь, конечно, более любезный родителям, но и не в пример более унизительный — путь сватовства и торга, когда из-за лишнего полотенца или меры ржи может разладиться все дело. А тут — проспят молодые ночь, что с них возьмешь?

В борьбе с действительно тягостными, унизительными формами старины молодежь использовала старину еще более глубокую и в ней преломилось новое. Поистине — пути нового быта неисповедимы.

Старые семейные отношения с каждым годом уступают в деревне все больше и больше места отношениям иным, новым.

Однако сплошь да рядом новое принимает те нездоровые, уродливые формы, от каких немало страдает и город. Особенно множатся сейчас разводы по малейшему поводу, а то и вовсе без повода. Не редкость встретить ухаря, женатого уже в третий, четвертый раз за год.

Недавно, например, произошел в нашей волости вот какой случай: девушка из зажиточной семьи вышла замуж, с богатым приданым перебралась в дом свекора, а через день пропала. Скандал!.. Теща плачет, свекор ругается, муж туда, сюда — нет жены. Заезжает бедняга случайно в вик, и там рассказывают ему, что сбежавшая жена подсылала тетку какую-то узнавать, не могут ли мол «росписать» ее с другим без всякого развода?

Через неделю удивительную можно было увидеть картину: пунцовая, счастливая жена разводилась с вчерашним мужем, а сзади, в затылок, стоял второй муж и терпеливо дожидался своей очереди.

Этот рассказ я услышал в вагоне от своего спутника, высоченного и, должно быть, необычайно сильного человека, красавца, с огромным лбом, детскими губами и глазами чудесного синего цвета. Он, вместе с добрым десятком товарищей, ввалился в вагон и, словно игрушку, без всякого труда, нес в руках разобранный точильный станок.

Тогда я еще не знал, что в соседнем уезде Череповецкой губернии, мимо которого шел поезд, целые деревни промышляют точильным ремеслом, и не без удивления глядел на такое большое количество точильщиков, собранных вместе.

— Куда это, вы товарищ, едете? — спросил я синеглазого великана, севшего напротив.

Тот ответил не сразу, насупился и исподлобья посмотрел на меня.

— На заработки едем, — сказал он наконец.

И тут его точно прорвало, он закатил такое искусное и сложное ругательство, что трудно было понять, как это он сумел его придумать.

— Эх мать-перемать, — говорил он, уже не в силах остановиться, — ну где это видано?.. Девка-то ведь какая хорошая попалась, Танюшкой звать, сына родила мне, два года вместе жили, а вот — поди…

— А что я тебе говорил? — послышалось сверху, и с третьей полки, на которой полагалось бы лежать багажу, свесилась белобрысая голова, похожая на яйцо, обросшее волосами. — Ой, говорю, Илюха, смотри-и…

— Ты, ты… ты, брат, помалкивай, — заикнулся от внезапной ярости Илюха, — каркай больше, ворона проклятая! — Он повернулся ко мне, в потемневших глазах его медленно остывала обида. — Вот, понимаешь, до чего хорошо все шло, — продолжал он, — я рад и она рада. И поди ты: приходит письмо от сестры от ее — зовет Таньку в город, на красноармейские фабрики работать, шинели шить. Ей и ехать охота, и ребенка бросить нельзя… А тут, понимаешь, матка танькина и давай ее научать, чтобы ехала она, Никитку ей оставила, а с меня — алименты. Ах, мать-перемать!.. Плакала Танька моя, ей-богу, плакала, а поехала все-таки… Дали мы друг дружке разводную и назначили мне шесть рублей платить в месяц. Шесть!.. Да разве хозяйство крестьянское выдержит столько? Отец так прямо и сказал — вали, говорит, откуда хочешь доставай, я теще твоей не работник. Ну и приходится ехать, на алимент зарабатывать…

— А я тебе что говорю? Не плати! — снова послышалось сверху.

Я ждал, что Илюха снова грянет отборнейшей бранью. Но он, понуро опустив свою красивую голову, уставился потемневшими детскими глазами своими на худые головки сапог и ответил чуть слышно:

— Не плати… Никитку-то жалко небось.

Аборты, еще недавно почти не встречавшиеся в деревнях, сейчас врастают в быт, становятся простым, заурядным явлением. Вопрос об этом даже специально дебатировался на нашем волостном съезде советов, причем в учащении абортов обвиняли врача. Между тем аборт в больничной обстановке — несказанное счастье по сравнению с теми ужасными операциями, что проделывают бабки или просто досужие приятельницы. Скольких женщин привозят ежемесячно в больницу уже с заражениями, с кровотечениями, изуродованных на всю жизнь. А на какие только, самые дикие и нелепые, ухищрения не пускаются они, чтобы оборвать беременность!..