Борис Губер - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 5

Но вернемся к вопросу литературного паломничества наших дней. Как я уже говорил, оно об'ясняется широким культурно-политическим движением рабоче-крестьянских масс, которые должны были выдвинуть своих представителей в литературу. Но в то время, как культурно-политическое движение масс дает стране обильное число деятелей общественной жизни — культурно-литературное движение чрезвычайно скупо выделяет ряд писательских единиц. В наше время этот процесс осложняется типическими условиями, в которые поставлена наша страна. Рабочему писателю наших дней приходится пересматривать огромные сундуки литературного прошлого. Для этого раньше всего и прежде всего надобно время. Культурно-политически наш писатель развит достаточно, но литературными знаниями он до чрезвычайности беден. Таким образом, культурно-политическое движение признавать безоговорочно широким литературным движением крайне легкомысленно, хотя первое является несомненным следствием второго. Не так глядели на это большинство пролеткультовцев и меньшинство формальных практиков. Они не сомневались в том, что пришел час, когда пролетариату, как и другим классам, приходится создавать своих Толстых, Достоевских и прочих. В том, что это время пришло, они не ошиблись, но часами, которыми они пользовались, управляло смятение, — и потому в часах они ошиблись. Они стали идеологическими руководителями движения, которого не понимали. «Древо» «Пролеткульта» в последние годы увяло окончательно. Не имея под собой корней, а над собой реальной вершины, оно принуждено было отцвесть, не расцветая.

Но в чем же дело? Зачем мне понадобилось беспокоить ушедших? А дело в том, что ушедшие создали теорию и забрали ее с собой в могилу, но обратную сторону теории — своих практикантов — они оставили на земле. Этого достаточно, чтобы вспомнить усопших. Впрочем, должен извиниться перед формальной школой и признаться, что формально она еще дышит. Более того: думаю, что она еще долго проживет потому, что кроме головы схоластика, во рту у нее — язык софиста. Далее я буду говорить, к чему привела нашу литературу практическая деятельность пролеткультовцев и формалистов-практиков. Я постараюсь рассказать, каким образом у здоровых родителей рождаются безобразные дети, то-есть, как благородные дерзания омрачаются унылыми последствиями.

Красная армия за восемь лет

Нагнала на нас вдохновенье.

Да здравствует Либкнехт и губпрофсовет

И прочие… учреждения.

И вот наследники «Пролеткульта» и формалистов, лишенные не только идеологического крова, но и материального убежища, в пестрых лицах разбрелись по комнатам наших бесчисленных издательств и редакций. Большинство из них давно уже мысленно покончили со своим прозаическим прошлым и решили отчаянно бороться за свое писательское будущее. Всякая другая отрасль труда, кроме литературной, противна им. Нужно сказать, что влияние формальной школы сказалось еще в том, что она расколола кадры пролеткультовцев на «недоученных» и «обученных». К «недоученным» относится большая часть пролетарских писателей, к «обученным» — производственники, конструктивисты и прочие.

Было время, когда всех их об'единяло то, что они становились в позу бедных родственников, неистово били себя в грудь и кричали: мы — только, мы истинные художники пролетариата! Но пролетариат не верит на слово и, как известно, кресло гегемона им не предоставил. Об'ясняется это, конечно, не жестоким характером его, а наоборот, искренней любовью к своему писателю, ибо он знает, что, посадив их в кресло литературного будущего, ему впоследствии придется опасаться за творческий рост его, который в настоящих условиях может развиваться только на почве свободного соревнования, на почве конкуренции. Но, к сожалению, не так смотрят на это наши редактора. В большинстве случаев патриотическое сердце подавляет в них голос рассудка. И заказ редактора выполняется этими «писателями» не за страх, а за совесть. И почему не за совесть! Ведь это социальный заказ пролетариата, социальный заказ современности! В этом глубоко убежден и выполняющий заказ производственник, и заказчик-редактор, мнящий себя единственным посредником между пролетариатом и литературой. Приспособляясь к стихийным запросам рынка, он безупречен, как красный купец. Но к чему сводится его роль, как коммуниста, как общественного деятеля, как человека, которому если не дано предвидеть, то хотя бы кое-что увидеть и в кое-чем разобраться? Должен ли ограничивать себя наш редактор тем, что коммерческая деятельность его превыше похвал, что тираж журнала его растет, что подписчики довольны его журналом? Мне думается, что для большевика-редактора в наше время этого мало. Не всегда, — в настоящий момент это бесспорно, — запросы рынка характеризуют собой истинные литературные запросы близкого стране читателя.

Но вернусь к «производственникам». Как я уже говорил, они были обучены литературному ремеслу в большей мере, нежели пролетарские писатели, для которых формальное мастерство являлось делом второстепенной важности. Кроме того, пролетарские писатели в большинстве своем принадлежали к выходцам из пролетариата. Естественно, что производственники превосходят их и культурно-литературными знаниями. Мастерство их является привилегией не только в области литературной формы, но и в области личной культуры каждого. Большинство производственников владеет стихом, как царь Давид пращой, но в то время, как праща царя израильского ослепила одного из врагов его народа — Голиафа, — стихи производственников ослепляли и ослепляют наше общественное внимание, ослабляют его бдительность, а главное, обманывают и себя, и читателя. Искусство — служебно. Но это еще не значит, что оно должно чистить сапоги каждому редактору в отдельности, дешевой ваксой замазывать некоторые явления действительности до такой степени, что они сияют или сплошь черным, или сплошь желтым. Несомненно, что ими руководит не столько их «творческий» гений, сколько коммерческий гений, ибо первый терпелив и благороден, а второй имеет большой рот и, к слову сказать, довольно мелкие стремления. Так, например, можно добавить, что он не лишен артистических талантов, и в зависимости от момента может в перевоплощении своем доходить до полной неузнаваемости.

Он служит не только производственникам! Еще большую дружбу питает он к тем пролетарским писателям, которым нечего в жизни терять, кроме своих скучных стихов. И первые и вторые растут неимоверно. Не преувеличивая, можно сказать, что они представляют собой девять десятых всей нашей литературы.