Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

С тревогой повернулся:

— Линда. Ты жива?..

— Жива! — лицо у нее бледное, глаза огромные. — А ты?

— А что Вилли? У него кровь?

— Пустяки. Разбил губу. Заживет.

По ту сторону границы к опрокинутому «ягуару» бегут английские солдаты. Пистолет с длинным глушителем валяется на асфальте. Убийца Рольф лежит ничком, откинув руку, из-под растрепанных светлых волос растекается кровь…

К дымящейся «Победе» подходят два строгих молодых офицера с красными повязками на рукавах. Они знают корреспондента.

— Вы все видели, ребята? — спрашивает Бугров.

— Видели… Разберемся.

Прошло двенадцать лет. И снова Бугров отправляется собкором в Берлин — по второму, как говорят, заезду. До этого Андрей Иваныч несколько лет работал собкором в Вене, выезжал спецкором в ФРГ, в Швейцарию, другие страны.

С ограничителем скорости на моторе новенькой голубой «Волги» он добрался от Москвы до Берлина за трое суток.

Когда-то этот долгий путь проделал Бугров совсем по-иному. Добирался до Берлина не три дня, а три с половиной года. И, сидя теперь за рулем, вспоминал о давней фронтовой страде, о погибших и здравствующих товарищах, о том, что было после войны…

Весной сорок пятого, в счастливом опьянении Великой Победы казалось им, молодым воинам, что это и есть тот самый «последний и решительный бой», о котором поется во всемирном пролетарском гимне. И кто мог тогда упрекнуть их в чрезмерной наивности, если огромная историческая Победа была встречена признанием и ликованием всего человечества? Если советского солдата повсеместно благодарили и славили, щедро осыпали цветами и подбрасывали на руках к голубому небу?

Оказалось, нет, не последний был тот бой. Не все еще было доказано, не все признано, не все воспринято как надо. Сражение за единственную общечеловеческую правду продолжается и поныне. В других формах, другими методами, в еще больших — теперь уже воистину всемирных — масштабах.

Так случилось, что Минска со времен войны Бугров по-настоящему не видел. Не считать же белорусской столицей те привокзальные пристройки, которые он разглядывал в окно вагона, когда проезжал из Берлина в Москву двенадцать лет назад! Минск, в который въехал Бугров позавчера, оказался для него абсолютно незнакомым городом. Он чуть не заблудился в нем, разыскивая на машине центральную гостиницу. Хоть бы один прежний старенький домишко, хоть бы одно знакомое дерево, хоть что-нибудь. Все новое, все другое!

…Входили в Минск в середине последнего военного лета, в разгар всем известной теперь операции «Багратион». До того освобождали по пять-шесть городов в сутки, не считая селений и деревень, не успевали менять тактические карты. Пленные тянулись на восток нескончаемыми вереницами. Часть Бугрова пробилась через разрушенный, горевший город и остановилась по приказу на западной окраине Минска — передохнуть, подзаправиться, накопить силенок для нового натиска.

Сколько суток до того не спали? Наверное, трое. Взвод Бугрова оказался в каком-то травянистом тихом дворике около полусгоревшего бревенчатого дома. Опускалась короткая летняя ночь. Солдаты, сбросив скатки и оружие, сразу повалились кто где.

Когда оцепенение от усталости стало ослабевать, взводный почуял сквозь сон сладкий аромат липы, перебивающий едкий запах пожарищ. Безжалостно срубленная слепым снарядом, липа лежала вместе с измученными солдатами на зеленой траве, но не спала, а медленно умирала…

Вспомнился Бугрову тот давний солдатский ночлег, когда вошел он в отведенный проезжему корреспонденту «люкс» в лучшей гостинице белорусской столицы. Мягкая кровать с шелковым одеялом. Ванная комната в цветном кафеле. В холодильнике — минеральная вода и пиво. Тишина, уют, комфорт. Отдыхай, уважаемый товарищ!

Но не спалось. Почти до утра шаркал мягкими туфлями по паркету. Пил нарзан, слушал тихую музыку, пойманную в транзисторный приемник, читал толстый литературный журнал — и все равно никак не мог уснуть: разволновался от прогулки по Минску, вспомнил былое. И еще потому, что внизу, около опустевшей кабины администратора, сидела на чемоданах и вещмешках унылая очередь командированных, среди них — бывшие вояки. С горькой насмешкой над собой несколько раз подумал: разве лейтенант Бугров смог бы так бесстыдно кейфовать один? Сгрохотал бы вниз по лестнице и крикнул бы: «Пошли ко мне, братва! Места на всех хватит!..»

И в Варшаве Бугрова атаковали воспоминания. Этот город освобождали в последнюю военную зиму. Наступление Советской Армии ширилось по всей Европе. Гвардейская мотопехотная дивизия, в которой находился Бугров, вела бои в северных пригородах Варшавы, форсировала Вислу и, пройдя сквозь горящие предместья, устремилась дальше, чтобы освободить польские приморские города. Только издали увидели гвардейцы первую на долгом пути освобожденную европейскую столицу — в клубах черного дыма, безлюдную и безжизненную…

Варшава возродилась, как сказочная птица Феникс, из пепла. Гуляя по улицам и площадям древнего города, Бугров дивился тому, как хорошо удалось полякам восстановить свою национальную старину, восхищался знаменитым Старым Мястом, постоял у отлитого заново памятника Шопену… И там, на берегу Вислы, надумал вдруг разыскать своего старого приятеля Тадеуша Лабского.

Нашел удивительно быстро. Позвонил из автомата в редакцию газеты «Трибуна Люду», объяснил коллегам, в чем дело, и спустя минут пятнадцать усатый, раздобревший Тадеуш, подскочив на «Варшаве» к памятнику, уже обнимал приятеля. А еще минут через сорок сидел Андрей за столом в веселой компании польских журналистов, среди которых оказались трое давних знакомцев: с одним из них Бугров вместе работал в Вене, с другим встречался в Бонне, с третьим — на каких-то женевских переговорах.

На «пиру славян», как назвал этот внезапный ужин усатый радушный хозяин, поляки подняли первую чарку «выборовой» за своего русского друга, а дочь Тадеуша, красивая студентка Ванда, подошла к Бугрову, поцеловала его звонко и сказала торжественно:

— За мою Варшаву!

За Познанью открылась прямая шоссейная дорога к Одеру и на Берлин. Теперь форсировать Одер «на подручных средствах» Бугрову не придется Впереди большой стальной мост, связывающий берега ПНР и ГДР. Польский офицер в фуражке с высоким околышем, взглянув на паспорт с золотым советским гербом, лихо козырнул и пропустил корреспондентскую машину. На другом конце моста так же лихо козырнул Бугрову гэдээровский пограничник. И вся процедура!

И вот впереди опять она — немецкая земля. Некогда таинственная и жутковатая terra incognita, а теперь социалистическое государство, страна-союзница, корреспондентское «владение» Андрея Бугрова.