Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

— И поделом! — вырвалось у молоденького лейтенанта.

— На этот раз война закончится по-другому, — продолжал полковник. — Мы потребуем безоговорочной капитуляции. Беспощадно покараем тех, кто развязал эту войну и причинил столько горя народам. Отучим навсегда империалистических разбойников зариться на чужие земли, попирать права и достоинство других народов!

— Отучим! — раздались молодые голоса. — Отобьем охоту!

Севернее и южнее гремели крупные сражения, а дивизия, в которой находилась рота Бугрова, продвигалась по какой-то странной полосе. Словно кто-то неведомый убрал все живое, оставив в неприкосновенности дома, заводы, фабрики и прочие строения. Правда, при ближайшем рассмотрении оказывалось, что это не совсем так — машины и другое ценное оборудование было вывезено или испорчено. И все же в некоторых домах оставалось многое нетронутым: в шкафах висели платья и костюмы, кровати стояли застеленными, из-за поспешного бегства хозяева оставляли на кухне даже теплую пищу в кастрюлях и на сковородках. Случалось, правда, отравленную.

В одном таком обезлюдевшем городке Бугров отошел на несколько шагов от своего «студебеккера» и оказался вдруг в музыкальном магазине. Под добротными чехлами стояли пианино и рояли, на длинных полках пестрели богато инкрустированные аккордеоны, блестели медные трубы, а на прилавке в кожаном футляре лежала изящная темно-вишневая скрипка. Наверное, хозяин магазина хотел ее захватить с собой, но, услышав грохот танков, поспешно бежал.

С детства мечтал Андрей о скрипке, но такая не являлась ему даже в самых сладких грезах. Положив автомат на прилавок, он достал из бархата хрупкое чудо, отковырнул новенький смычок, затаив дыхание, провел им по струнам…

Скрипучий мерзостный звук прервал тишину. Бугрову показалось, что он разнесся по всему немецкому городку.

«Сбылась мечта идиота! — усмехнулся Андрей, уложил скрипку в футляр и опять привычно навесил на плечо автомат. — А вот на нем играть наловчился. Преуспел…»

В маленьком городишке Толькемит Бугров впервые увидел море. До войны только мечтал о нем, надеясь побывать когда-нибудь в Крыму или на Кавказе. А теперь увидел море замерзшим, покрытым нетолстой коркой льда. Подивился: соленая вода вроде бы не должна замерзать так легко. Правда, это был всего лишь небольшой заливчик.

Сквозь голубоватую корку льда в заливчике торчит прошлогодний тростник, словно порыжелая стерня в подмосковном поле, а на берегу прикорнул небольшой консервный заводик. Еще недавно он дымил вовсю. Теперь труба не дымит, котлы остыли, но заготовленной впрок сладкой продукции на всю дивизию хватит. Разбили несколько бочек прикладами, достали ложки из-за голенища и принялись за густой сливовый джем.

Подходили солдаты из соседних батальонов, разбивали на двоих-троих целую бочку, ели повидло ложками, словно из котелка. Самые лакомые этим не довольствовались — стали откупоривать обнаруженные на складе картонные ведра: вдруг в ведрах не сливовое, а какое-нибудь иное варево? Скажем, вишневое или малиновое? Оказалось, к сожалению, сплошь сливовое. Пожалковали. А еще жалковали, что нет хлебца свеженького и кипяточка вдоволь. Гольем-то много ли примешь?

Пожилые вздыхали о том, что никак нельзя этакую благодать отправить домой, ребятишкам. У них там, поди, сладкого вовсе нет. В городах каждый пайковый кусочек сахару делят в семье по крупинкам, а в деревнях, как в старину, лесной ягодой пробавляются…

Бугров отсылает матери все деньги, которые получает по офицерскому аттестату, но душа его неспокойна. Что теперь деньги? Солдаты, побывавшие по ранению дома, рассказывали, что некоторые талоны в карточках раньше не «отоваривали», потому как не хватало запасов на складах. Теперь стало получше: талоны не пропадают, разве что иной раз заменяют одни продукты другими.

Все бы ничего, жила бы мама в Москве не хуже других, но пошатнулось у нее здоровье, сильно пошатнулось. Она, конечно, скрывает, ни разу не жаловалась в своих письмах, но Андрей догадывается. Что он может сделать, как помочь ей, находясь на фронте? Только чаще писать, обнадеживать своим возвращением, а себя утешать мыслью, что сейчас миллионы матерей в таком положении.

Об отце мама ничего не знает, иначе она обязательно написала бы Андрею. Она еще надеется, конечно, будет ждать отца, покуда жива. А его, наверное, давно нет в живых…

К Берлину подходили с запада. Взяли с ходу небольшой городок Бранденбург, в честь которого были названы Бранденбургские ворота, обращенные в его сторону. Для Бугрова этот городок оказался памятным потому, что в нем состоялась наконец встреча с «Германией Тельмана».

А дело было так. Одна из «тридцатьчетверок» угодила в тюремный двор. Стрелок-радист остался в башне за пулеметом, а два других танкиста побежали к центральному корпусу. Дали для порядка очередь из автомата, убедились что стражников нет, и открыли ближайшую камеру, взорвав замок ручной гранатой.

— Давай! — крикнули освобожденным немцам. — Свобода пришла!

Тюрьма загудела: здесь-то русских ждали давно. Это была политическая тюрьма, где находились видные деятели КПГ [25] В Бранденбургской тюрьме находился тогда и Эрих Хонеккер, нынешний Генеральный секретарь ЦК СЕПГ. . Огороженный с четырех сторон небольшой двор заполнился исхудалыми людьми в истертых серых робах. Они окружили танк, обнимали советских воинов, по очереди жали им руки, плакали, как малые дети, и целовали запыленную пятиконечную звезду на башне.

Потом туда же водрузили подобие красного флага, и начался стихийный митинг, на котором держать речь хотели все. Первое слово, однако, предоставили русскому майору. Бывалый вояка смутился — он никогда в жизни не ораторствовал, да и обстановка не та: Берлин еще не взят, их танковая бригада на марше. Но его уже подняли на танк, на него смотрели, как на представителя Страны Советов, которая принесла Европе свободу.

Танкист снял шлем, утер пот со лба и сказал не очень громко только одно слово: «Товарищи!» Его услышали самые дальние в толпе и поняли даже те, кто совсем не знал русского языка. Все, как один, в ответ запели «Интернационал».

Впрочем, не все. Один молодой политзаключенный при всем желании не мог петь в тот момент.

…Товарищи по партии, уходившие на казнь, наставляли молодых, в их числе и его, Вернера Бауэра: кто доживет до прихода Советской Армии, должен с первых минут всемерно помогать ей. Вернер Бауэр так и поступил. Когда его выпустили из камеры, он побежал к флигелю, где сидели уголовники. Опасных бандитов, налетчиков и убийц выпускать нельзя. Они могут навредить и Советской Армии, и немецкому населению.