Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Давно отгремела гражданская война, давно уж Иван Бугров работал слесарем на заводе «АМО», а все никак не хотелось ему сменить свои подшитые «чертовой кожей» буденновские галифе на «штафирские» брюки. И кавалерийскую примятую фуражечку долго носил. Без звездочки» разумеется, но зато с тем самым ремешком, который затягивал когда-то комэск Бугров под щетинистым подбородком перед лихой сабельной атакой.

Кудреватый пшеничный чуб золотился у Ивана Силыча из-под багряного околыша совсем как у легендарного казака, и усы закручивались так же лихо, но главное — имел он характер, вполне оправдывающий прозвище: был горяч и бесстрашен, первым кидался в любую драку, чтобы поддержать правого и покарать виноватого, никогда не прикидывал наперед, чем это может кончиться для самого вершителя правосудия.

А драки тогда, в первые годы после революции, случались в переулке частенько. Раскаленные идеями пролетарии завершали нередко политические дискуссии со всякого рода «недобитками» по старинке — врукопашную. «Недобитки» после этого не всегда перековывались и вставали на новые рельсы. Залечив синяки и шишки, они пытались взять реванш — излупить в позднее время в темном углу пролетария, одиноко возвращавшегося с вечерней смены, или активного комсомольца, потрудившегося аврально на пристани при разгрузке дров.

Водилось тогда много разной сволочи — и оставшейся от царского режима, и расплодившейся в годы разрухи. Козак Крючков вел нескончаемую войну с «домушниками» и «чердашниками», с «мазуриками», «попрыгунчиками», «червовыми валетами» и прочими ворами, бандитами и налетчиками. Держал в страхе божьем наглых «хитрованцев», обитавших по соседству, за Яузой. Эти пропойные, опустившиеся тунеядцы частенько заглядывали в соседние переулки для «промысла». Не гнушались ни штопаным бельишком, развешанным во дворе для просушки, ни колуном, оставленным на минутку в дровах, ни мослом во щах, коль на общей кухне случайно никого из хозяек не оказывалось.

Однажды зимней морозной ночью Иван Бугров, услышав, как в переулке кто-то предсмертно заголосил «караул», выскочил из дома в одном исподнем. Оставив раненого на попечение соседей, отставной комэск гнался за бандитами с шашкой до самой таганской аптеки. Двоих на берегу порубил, третьего, полуживого, приволок за шиворот в милицию. Тот оказался главарем опасной банды, за которой давно уже охотились муровцы.

Первым выходил Иван Бугров и на субботники, будь то по случаю избавления от мещанского векового мусора во дворе, или ввиду срочного оборудования в саду фабрикантши Ляминой бесплатной, на общественных началах «площадки» для рабочих детей. И трудился самозабвенно: старенькая, побывавшая под Перекопом гимнастерка промокала от ремня до ворота. Мать после, отмывая соль, говаривала Андрейке:

— Вот, сыночек, надо как работать. Учись у отца. Тогда и тебя будут люди уважать, как его.

Гошкин отец приходился Ивану Бугрову дальним родственником. Каким именно, никто толком не знал: в деревне, откуда они подростками приехали в столицу на заработки, все были в родстве.

Несмотря на родство и землячество, характером Яков Поздняков нисколько не походил на Ивана. От пылкого Козака Крючкова отличался он невозмутимым спокойствием и редкой осмотрительностью. Ничего не делал с бухты-барахты, а только хорошенько подумав, взвесив и рассчитав, какая ему, Яшке, будет от того выгода и каков убыток. Говорил мало, исключительно по делу, зато слушал внимательно все, что говорили другие, и все нужное ему, Яшке, запоминал крепко — словно в дальний сундук про запас укладывал.

Из-за такого своего положительного характера подвизался Яшка в Первой Конной в обозно-фуражной части и дослужился до старшего весовщика на складе. После войны устроился агентом по снабжению в какое-то полувоенное учреждение и довольно быстро поднялся до заведующего отделом. Подлаживаясь под ведомственное начальство, завел Яков Спиридонович картуз с высокой тульей, френч цвета хаки и хромовые сапоги. Кругловатое лицо его стало обретать значительное выражение, коренастая крестьянская фигура понемногу утрачивала мешковатость, появились городские манеры.

Однако приметливый и языкастый народ в переулке Позднякова не жаловал. Здоровались с ним кое-как, без почтения, иные ухмылялись в спину, а кто-то из острецов наградил поднадувшегося снабженца сомнительным прозвищем Яшка-Хлопотун. Оно пришлось впору и прилипло к нему до конца дней.

Прямодумный Козак Крючков грубовато осаживал Яшку, когда тот слишком важничал, но все же приятельствовал с ним по привычке. Не мог Иван позабыть давнишнее росное утро, когда вышли они вместе за околицу из голодной своей деревни и направились пехом за двадцать верст к станции — в лапотках, в отцовских обносках, с холщовыми торбами на боку. А в торбах — по краюхе полумякинного хлеба да по пятку луковиц. Вместе мыкались по Москве в поисках заработка, вместе снимали чулан для ночлега, вместе пошли служить в Красную Армию.

И еще была у них одна общая страстишка, связанная с крестьянским детством и со службой в кавалерии. В заветный день тайком от строгих жен отправлялись Иван и Яков на конное ристалище, иначе говоря, на ипподром у Ходынки. Для отвода глаз брали с собой Гошку с Андрюшкой — делали вид, будто идут смотреть футбол в «Сахарники», на стадион завода «Серп и молот». Стадиона «Динамо» тогда еще не было.

До Белорусско-Балтийского вокзала добирались на двух трамваях с пересадкой, потом еще полверсты шли пешком. На подходе к ипподрому, заслышав гул и рев множества голосов, азартный Иван не выдерживал — прибавлял шагу, почти бежал в своих сапогах с дырочками от шпор. А Яков, дорожа «солидностью», шел степенно в наяренных хромачах, самую малость разве ускорив ход. За это запальчивый Козак Крючков громко ругал приятеля то «обожравшимся мерином», то «жеребой кобылой».

С шутками и прибаутками присоединялся Козак Крючков к своим приятелям — «кобылятникам», занимавшим места в самой середине дощатых ярусов. Те встречали его басистыми сиплыми выкриками, густым дружным хохотом, увесистыми хлопками по плечам и по спине. Узнать «кобылятников» можно было за версту по синим и красным галифе, по лихо насаженным фуражечкам и кубаночкам, по изогнутым «циркулем» ногам. Ну, а если подойти поближе — по сабельным рубцам. Были среди них молодцы с отрубленным ухом, с рассеченной щекой, много беспалых, а двое — с култышками вместо правой, отсеченной по локоть руки. Один из таких одноруких — районный военком Гриценко — был большим приятелем Андрейкиного отца.

Яков Поздняков здоровался с «кобылятниками» издалека, приложив ладонь к начальственному картузу, и садился несколько в стороне, однако так, чтобы не терять из виду Ивана: тот мог дать хороший совет насчет того, на какую лошадку следует поставить.