Николай Зарудин - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 8

— То же выходит, что давно в газетах писано! И нельзя не верить, потому что свое, нутром человек говорит, а не вымыслом.

И, дождавшись окончательного завершения ласковой речи, неловким движением тащит машинист за грубошерстный рукав удивленного рассказчика в сторону и хрипло, взволнованно шепчет:

— Здорово ты в этом, братишка, разбираешься. Будь другом, сделай доклад нашей команде, а то они заклевали меня вопросами, так что я партийный и чувствую все сам, понимаю, а передать не могу.

— Что ты, товарищ! Подумаешь, какого оратора выискал! Покалякать приходилось мне, а докладывать не берусь…

— Брось, брось отнекиваться, — слышал я, — главное дело — ты им вопросы заткнешь.

Как отвалили от Челнов, собралась у кормы команда, больше низший служебный персонал. И вспыхнул электричеством захолодавший пароход, ушли в темноту камские горизонты. У свернувшихся в клубок канатов, окруженный пестрой толпой кочегаров, матросов и грузчиков, пояснял современное положение деревни и, ссылаясь на свою коммуну, делал соответствующие выводы побледневший Ласков.

Водники — народ дошлый, и богато у них озорниками. Как пошли гнуть ядреные волжские обороты, опутывать проволокой колючих шуток… И будто некуда податься коренастому Ласкову: у самого уха рвется матерная шрапнель. Кушаки у грузчиков красные, народ они рослый, больше выходцы из татарских сел.

— Ваш башка не верил малость, когда колхоз удумал: махан-то нет, икмяк ек, один биднота сила не берет, а сыридняк не заставишь на колхоз гулять!

— Все едино пропала деревня: хозяйство прикончили, а нового не видим, одна смута идет… Значит, дело ни к тебе, ни матери не годится!

И грубо перекатываются пустые, изверившиеся голоса.

— Нет, ты делом говори, — схватывается Ласков с перекошенным кочегаром, — когда в девятнадцатом году Каму от белых очищали, было чего ждать!? Где ты тогда находился? Солью спекулировал! Строительство принимаете, а деревня пущай заживо догнивает? Аль кулаков пожалел?

— Ну, это ты, товарищ, брось! Я не мене твово на фронтах бился и, случись надобность, винтовку держать не забыл, — кривится коричневой камбалой черноглазое лицо.

Бьет Ласков, с ног валит упрямо напирающие вопросы. Подставляет крепкую спину под скользко срывающиеся остроты. Забравшись в самую суть наболевшего недоверия, со смелостью опытного хирурга вскрывает он живой организм каждого сомнения…

Молчат портреты.

В переднем углу потемневшие зеленые листья. Скатерка низкорослого стола усыпана табачным пеплом. Жестяная коробка не в силах удержать полную горсть окурков, она роняет их пожелтевшие трупы к подножью книжных плоскогорий. Давно прогнали стадо, и в открытое окно ползут пахнущие бурьяном и крапивой деревенские тихие сумерки.

— …Долго я с ними провозился, — заканчивает свой рассказ председатель, — сначала куда тут, на стену лезут: «Почему здесь плохо и там неладно?», да с ядом все, — народ продувной. На моей стороне никого не было, а потом затихли, слушают и соглашаться стали; зубоскалы совсем замолкли, потому народ на мою сторону перешел. Машинист весь просиял, очень был доволен моим разъяснением. Повел за это с собой и всю машину, видя мою к этому делу страсть, по винтику мне рассказал… Теперь я локомобиля не пугаюсь!..

Всю ночь не спали озевские активисты, обмозговывая, как лучше отгрузить и доставить пришедший на Красный Бор локомобиль. С самого раннего утра суетились они, сооружая специальный для тракторной упряжки станок на широких колесах.

— Потому локомобиль подержанный и куплен без колес. Котел, труба, маховик — все в исправности, и мелкие части полностью в порядке, только подставки нехватает.

Празднично гудел ветер над селом. На траве перед кузницей шипели затянутые ободья.

— Главное дело — как его с пристани снять? — волновался Русинов.

— Еще на наше несчастье в аккурат назавтра с ярмаркой совпало, — почесываясь смекал заведующий постройками. — И добро бы путное чего было. Торговли-то нет, один перевод деньгам.

— Да уж вот она где у меня, эта ярмарка! — хлопает себя по шее председатель. — Сегодня за утро боле двадцати человек приходило, денег просят. И купить-то нечего, подсолнухи одни. Пьянство разведут. Глядишь — по пятерке выбросят, а для коммуны двести-триста рублей — деньги серьезные. Станешь им толковать, — соглашаются: дескать, «оно правильно, только хоть трешничек давай, может, чего подвернется купить…»

Кряхтит, поднимая широкую ось, черный плотник.

— Давай! Давай еще повыше! — наваливают жернов сплошного колеса Ласков и Русинов.

— Стариков так ли, сяк понять можно, — продолжает председатель, — на них старый покрой жизни сказывается: погулять… выпить. А что молодые сознательность теряют — непростительно. Рабочий день пропадает, лошадей берут… Непорядок.

Тут к группе пыхтящих у самодельного станка активистов неуверенным шагом подходит худой курчавый мужик. Он минуту стоит молча, растерянно, затем, как бы нехотя, нараспев произносит:

— Я до тебя, Андрей Ефимович, по лошадь пришел, на Красный Бор завтра надоть.

— Прямо говори: на ярмарку снарядился, — смеется Ласков.

— Ну, хоть бы на ярманку, так что?.. Все едут, нешто мне оставаться…

— Вот бы и проявил самостоятельность, остался бы один.

— Ладно, а ты не смейся, всерьез говорю.

— Что я вас силом, что ль, держать буду! Только смотри, лошадь не забудь накормить, — уйдешь шататься, а она у тебя будет газеты читать.

И когда председателя по какому-то делу позвали в контору, пошли мы вместе. Дорогой он пояснял:

— Меня беспокоит, когда они с виду согласятся, а внутри у него что-то запало; жестко толковать пока нельзя. И в работе тоже бывают разные типы: одни ждут приказа, другие не терпят строгого тона, их нужно похвалить да попросить, тогда сработает не хуже прочих. Завхоз у нас хорош, но слишком сух, а сейчас еще нам нужен некоторый процент болтологии, не то народ обижается.

В продолжение целого дня переползали Озево плетушки и телеги, понурые лошаденки отмахивались от слепней, и плыли перед окнами Степановой избы чинные, застегнутые на все пуговицы, татарские бешметы, поддевки, платки и кепки. Двинулось на ярмарку все окрестное население.

На мои вопросы Степан Иванович разводил мутную неопределенность:

— Не най, как работа дозволит. Я ведь не гонюсь за праздниками, вона Нюрке, конечно, есть интерес поглядеть, что за ярманка за такая…

Но хозяйка, Егоровна, уже слазила в сундук, приготовила кашемирову шаль и достала Степану суконные брюки: собирается, значит.

Этим же вечером впрягли трактор в дубовую колымагу и отправили за локомобилем; второй фордзон шел сзади, в запас, на случай поломки.