Василий Сологуб - Сотвори себя

Лида и сама не заметила, как выронила из рук бечевку-повод и в оцепенении поплелась куда-то наобум.

Григорий окликнул девушку, затем подскочил к ней и раздраженно проворчал:

— Ты что, на прогулку сюда пришла? Оставила без присмотра лошадей, а сама развлекаешься?

Насупленно молчала.

Он придирчиво заглянул ей в лицо: она, покусывая губы, плакала…

— Дядя Гриша, вытри слезы своей любимой, — пошутил Жгура. Привлек к себе Лиду: — Отчего ты, раскрасавица, зашмыгала носом? Что случилось?

— Отстаньте! Я не ваша раскрасавица! — слегка оттолкнула его от себя.

— Знаю, все знаю, почему ты…

— Мы с Левком в пятом классе сажали… Наш сад уничтожен… Я боялась сюда приходить… А сегодня отважилась и загадала: если хоть одну яблоню найду живой — он вернется из Германии… Но — увы! По-детски зажав глаза кулачками, рыдала. Плечи ее вздрагивали.

— Ну, дядя Гриша, вытри нос своей возлюбленной, — Жгура повторил свою плоскую шутку.

— Оставьте меня в покое! — закричала Лида и порывисто бросилась в сторону.

— Не ерепенься — все равно будешь моей женой! Даю на размышление месяц!

— Да как вы смеете так разговаривать со мной? Я люблю Левка, только Левка!

— И меня полюбишь. И меня полюбишь, — спокойно-рассудительным тоном приговаривал, внушал Жгура.

— Ни-ког-да! Скорее брошусь с моста вниз головой…

— Не божись, не клянись, подумай хорошенько. Мы посадим свой сад, и он вырастет, расцветет, наш сад! Слышишь, наш сад…

— Несете всякую чепуху! Ведь чушь городите! — подбирала она злобно-насмешливые слова. — Ненавижу самоуверенных! — И бросилась к гнедым, прислонилась щекой к подручной и снова запричитала: — Не вернется Левко… Почему я такая несчастная? Не вернется Левко… Утешьте меня, лошадушки, успокойте сердце мое истосковавшееся…

— Лида, ты вроде старой бабки, — успокаивали ее подружки, — веришь в приметы… Вбила себе в голову бог знает что. Бывало же, и с того света люди вырывались, возвращались домой, а ты преждевременно хоронишь своего Левка Даругу.

Кончиком платка вытерла красные от слез глаза, молча взяла лошадей за повод и повела за собой навстречу Григорию.

— Давно бы так! Начнешь работать и отойдешь от своих мыслей… Заводи кобылок сюда, на эту сторону, — суетливо тыкал себе под правую ногу искалеченной рукой. Прытко приподнял барки, ловко набросил остальные постромки. Дважды обхватил ржавой цепью ствол изломанной яблони, свободный конец продел сквозь металлическую петлю и крепко-накрепко завязал узел. — Пошли, коняги! — выхватил из-за пояса топор и замахнулся на тощих.

Лошади дергали, тужились, но не могли двинуться с места.

— Погоди, Лидуська! Надоть подрубить. — Жгура принялся размашисто кромсать прикорневище — на нем густо рубцевались от вражеских гусениц следы. — Сейчас, Лидуся, мертвое лубье стащим в кучу — хорошие дровишки, пригодятся на зиму. А корни выкопаем и сожжем к чертям собачьим! Вместо них посадим деревца молоденькие. Вырастим вдвоем наш сад. Поняла меня — наш сад!

Лида не слушала Григория. Ее охватило отчаянье. Казалось, что он действовал с нарочитой жестокостью, выворачивая посаженные Левком яблони. Жгура искоренял ее девичью любовь к Даруге…

Пусть, пусть забавляется. Не выйдет по его, наглец! Она уедет из Крутояровки куда глаза глядят, плюнет ему в лицо, если он всерьез будет приставать со своей гадкой любовью, погубит саму себя, но не позволит ему прикоснуться к ней…

«Не ерепенься — все равно станешь моей женой…» И как язык у него не отсохнет такое молоть… И голос не онемеет. И кровь не заледенеет в жилах. А может, это просто шутка?

Целый день работала, а глаза не высыхали от слез… Неужели?.. Разве для этого ничтожного человека берегла она себя? Боже, если ты есть на небесах, избавь от несчастья…

Коль судьбой предначертано, чтоб погиб Левко в Германии, коли, вернувшись, разлюбит, не пожелает взять ее, Лиду, в жены, она смирится с неизбежностью и будет в одиночестве нести свой тяжкий крест… На все согласна — только бы окольною дорогой обойти охальника Жгуру.

— Чего нос дерешь, Лидка? — приставали молодухи. — Левка не дождаться, а Гришка учует, что в сердце твоем пустота, и покажет пятки. Выходи за него, не прогадаешь! Парень с головой. Инвалидность пустяковая. И обнимет, и приласкает… Не проворонь, дуреха!

А Григорий гнул свое настойчиво, даже назойливо, просил ее руки. Льстиво уговаривал, угодничал, уверял, что любит ее без памяти, жить без нее не может. Падал на колени, как перед иконой, а в глазах искры слез… Умирал по ней Жгура, а она была бесчувственна и глуха…

Будто облака в небе, проносились дни, недели, месяцы, а Лида все избегала встреч, пряталась, в разговоре отмалчивалась. Не могла переступить через саму себя — Левко властвовал ее душой.

И тогда начал Жгура действовать напролом. Прибегнул к угрозам. Пошел к матери, Марьяне Яковлевне, и предъявил категорический ультиматум: «В случае отказа я сам себя и белокосую ведьму застрелю из ружья…»

Не помогло и это. Не устрашились угроз мать с дочкой.

Тогда пустился Григорий на новые уловки:

— Шут с тобой, Лидка, оставайся в старых девках! Я себе найду и красивее, и умнее…

И так день за днем, прибегая к хитростям, сломил наконец девичье упрямство…

Лида не помнит, как все произошло. Наступило будто помрачение. Охватила вдруг боязнь: а что, если и в самом деле может засидеться в девках, не выйдет замуж совсем?.. Позорище! И согласилась, как в омут бросилась.

Обезумевший от радости Григорий пошел вокруг нее вприсядку.

И не успела сна оглянуться — появилась на свет синеглазая дочурка Оля… Растерялась, сникла поначалу, потому что наивно верила, что дети рождаются от великой любви, а здесь дал жизнь ребенку совсем чужой ей человек.

Зато Жгура был на седьмом небе от счастья. Возился с девочкой каждую свободную минуту. Вырезал ей из дерева забавных человечков, зверюшек: медвежат, зайчат… В ответ на эту привязанность благодарные ручонки тянулись к нему, обнимали его огрубевшую шею, трогали колючие, часто небритые щеки. Жгура замирал от счастья.

Лида на какое-то время отошла у него на второй план, тут она, и вроде бы нет ее рядом. Вспоминал о белокосой ведьме лишь тогда, когда хотелось есть или надо было постирать рубашку.

…Долго еще стояла Лида в чулане, наблюдая в одноглазое оконце за мужем. Что-то невероятное, должно быть, стряслось с ним… Таким удрученным она никогда еще не видела его. Рванулась было к двери, чтобы спросить, в чем дело, но тут же остановилась: все равно ничего не скажет. Если сочтет нужным, сам раскроет душу.

Вошла в хату. Заглянула на печку к Оле:

— Смотри, дочка, не раскрывайся. Разогреешься на печке, простуда и отойдет.