Василий Сологуб - Сотвори себя

— Ты вроде бы на гулянку собираешься, — криво усмехнулся Григорий. Он конечно же догадывался, для кого она прихорашивается. Покрутил-покрутил головой, покусывая жиденькие усы, и с намеком добавил: — У тебя, Лидусь, есть в душе бог или нет?

Невольно застеснялась, будто ее застигли на чем-то постыдном, даже зарделась лицом. Молча опустила голову. Учуял… Резко сорвала любимый платок с головы, швырнула его на спинку кровати, нервно сбросила фамильный сачек, хотя и был он ей очень к лицу.

— Ну… Чего ты раскапризничалась? Я пошутил, — Григорий приложил руку к сердцу, словно извиняясь за причиненное огорчение.

— Видную девицу красит и тряпица, — задиристо ответила и демонстративно надела на себя засаленную телогрейку, торопливо повязала голову старым платком, в котором была, когда Жгура объяснялся ей в любви…

— Доволен? Ублажила? — крутнулась на каблуках, выскочила на веранду.

За Лидой по-медвежьи неуклюже семенил Григорий.

Лучистое солнце, искристый белый снег слепили глаза. Прищурилась и на миг замерла, привыкая к резкому свету, разливавшемуся вокруг.

— Тебе нужен инвентарь полегче. Бери мою штыковку. Вон торчит в сугробе, у сарая. А я отыщу совковую. Обе пригодятся. Работа предстоит серьезная…

Лида посмотрела вдаль и ужаснулась: со взгорка вниз, в долину, расстилалась ровная белая гладь снежной пустыни… Все сровняла стихия — ни единой землянки. Мертвое безлюдье!

Горячими руками взяла холодную лопату и только теперь вспомнила, что забыла на лежанке теплые варежки. Но она была уверена, что расторопный Григорий прихватит их и, как ребенку, молча сунет ей в карман.

Жгура всегда в таких мелочах думал за нее. Делал все рассудительно, степенно. Он умел тихо, без шума уладить большое и малое дело. Именно за эту черту она его каплю-капельку, казалось, любила, а со временем привыкла к нему, словно к уважительному соседу, во всем угождавшему ей.

Проваливаясь по пояс в снег, Лида брела тем следом, что проложила мать верхом на коне.

— Ну-ка погоди, я проторю тебе стежку-дорожку. Шагай за мной! — догнал ее Жгура. Вырвался вперед, петляя, крошил, перетирал и утрамбовывал ногами снег. — Ты, разинюшка, забыла варежки свои. — Широко раскрыл рот, несколько раз дохнул в них, нагоняя теплый воздух, и отдал ей.

Она хотела поблагодарить мужа за внимание, но почему-то язык не повернулся: уж очень нарочито проявил он свою заботливость.

— Здесь неподалеку должна быть землянка Павла Крихты, председателя сельсовета… Боже, как они там ютятся в тесноте — четверо детей и двое взрослых…

— Начнем с высокого начальства. Авось пригодится в жизни.

— Бессовестный! И тут ищешь навар…

— Не заводись. Это я так, между прочим. За всякую мелочь отчитываешь, как неисправимого шкодника.

— Святой и непорочный…

— Успокойся. Хватит нервничать. Вон смотри, один «журавль» торчит, а колодец спрятан под сугробами. Это дворище Крихты.

— Так и есть. Я его запомнила, когда приносила их детям молоко. От колодца на север этак шагов пятнадцать — и землянка.

— Стоп! Наконец раскрылось преступное злодеяние: так ты без моего разрешения транжирила драгоценный продукт?

— Ты серьезно или валяешь дурака?

— Я тебя, дорогуша, пошлю на специальные курсы, чтобы ты научилась понимать элементарные шутки…

— В каждой шутке есть доля правды…

— Спору нет, легче козла научить грамоте, чем бабу переубедить. Отныне я не пророню ни словечка — пусть будет гречка… — Григорий степенно расправил плечи, прикидывая на глаз, с чего начать работу. Пошел к «журавлю», отыскал колодезный сруб, глубоко утонувший в снег, повернулся к нему спиной и пошел от него, прощупывая ногами каждый бугорок, каждую впадину. И вдруг споткнулся, взмахнул руками над головой и чуть не упал. — Нашел! Кажется, она, землянка.

Вдвоем дружно принялись разгребать спрессованный, заледенелый снег.

— Прежде всего надо отыскать вход. — Жгура взял у жены лопату-штыковку, а ей сунул в руки совковую и начал сильно стучать-рубить по всему бугру — деревянная закрывашка непременно отзовется. Обследовал весь взгорок — и тщетно.

— Нужно всю поверхность очистить. — Лиде стало жарко, хотя к сердцу невольно подкрадывался холодок страха… Старалась подавить в себе это зловещее предчувствие: «Не дай бог задохнулись».

Когда отвалили целую гору снега, перед ними предстала землянка, покрытая сплошным толстым панцирем льда. Еле-еле угадывались узкие, продолговатые дверцы, крохотное оконце…

— Топор бы сюда, но некогда бежать за ним. — Острием лопаты Григорий отрывал, откалывал, отламывал синие прозрачные куски, а Лида подхватывала их совковой и отбрасывала в сторону.

— Гриша, скорее открывай дверь!

— Не преждевременно ли радуешься, Лидок? — нахмурив брови, пробубнил Жгура, предчувствуя неладное: ведь вот уже сколько времени они откапывают жилище, а до сих пор никто не отозвался.

Григорий вставил лопату между притолокой и дверью, хотел сорвать запор, но тонкий металл лопаты изогнулся. Ломом бы ударить, приподнять, да где его сейчас возьмешь.

— Закрылись изнутри. Ничего с дверью не получится. Высадим окно и через него залезем в землянку…

И вот наконец отковыряли окно, разбили стекло, треснула рама. Из отверстия вырвался столб пара, как из приоткрытого чугуна, настоянный на картошке, бураках и человеческом поту…

— Я слышу стон! — Лида бросилась к пролому, присела на корточки и увидела ужасную картину: посреди землянки, раскинув руки, с растрепанной, распатланной головой лежала Харитя, а ей на грудь в изнеможении склонились четыре детские головки… В углу на нарах сидел Павел. Его глаза отрешенно смотрели куда-то, он виновато улыбался… Исступленно протягивал вперед в окровавленных бинтах израненные на фронте руки и что-то бессмысленно шептал осипшим голосом, наверное, уже не было мочи кричать, просить помощи у людей…

Григорий мгновенно снял с себя бушлат и проскользнул через проем окна внутрь землянки. Перенес всех детей, потерявших сознание, на нары и положил их возле отца, который водил вокруг бессмысленными глазами. Опустился на колени, приложил к груди Харити ухо и только теперь громко прокричал Павлу:

— Все живы! Спасены! Если бы не наша помощь — задохнулись бы… На воздухе придут в себя — и все в порядке!

— Давай сюда детей! Я буду заворачивать их в твой бушлат и по одному переносить к нам домой.

— Правильно, Лидусь! А куда им, бедолагам, деваться? — нежно, осторожно просовывал малыша через проем окна.

Лида не чувствовала ног: закутав немощное тельце бушлатом, стремглав мчалась домой, чтобы не простудить на морозе. По очереди всех детей перенесла к себе.

Тем временем Жгура взял на руки Харитю, маленькую, худенькую, как подросток, завернул в старое одеяло и поднес к окну.