Василий Сологуб - Сотвори себя

Утром нескончаемый студенческий поток устремлялся в аудитории, а он, Крица, внимательно всматривался в лицо каждой девушки, но Жени не обнаружил.

Летучей тенью пронесся под колоннами металлургического. А потом уже трамбовал горячий асфальт перед сельскохозяйственным… А в городе было больше десяти вузов… Вот и попробуй разыскать понравившегося тебе человека…

Мучился, отчаивался.

Но однажды под вечер перед ним словно из-под земли выросла Женя.

— О-о-о-о! А я тебя так искал. Стежки протоптал в каждый институт… Уже подумывал, что ты марсианка. Появилась, подразнила и умчалась в свои далекие миры.

— Чудной ты… Побежал, видите ли, усики сбривать…

— Но ведь ты подтрунивала надо мной!

— Ты мне… Ты с усами мне больше нравился! — нечаянно вырвалось у девушки, и она испугалась своих слов: стыдливо опустила голову и отступила от него в сторону. А потом, овладев собой, как-то по-мальчишечьи вызывающе посмотрела на него: — Я тогда побежала взять билеты в кино… Вернулась, а тебя уже след простыл…

— Виноват! Недотепа я… Извини меня, Женек!

Позабыв обо всем на свете, они медленно двинулись в сиреневый полумрак улиц. И сами не заметили, как очутились за городом. Долго сидели на круче Днепра. Над ними вызвездилась тихая ночь. Монотонно билась о берег волна. И так было спокойно и радостно у них на душе.

Петя набросил на плечи Жени свой клетчатый пиджак.

— Говоришь, протоптал стежки во все институты? А в своем не удосужился поискать…

— Неужели? Я же ни разу тебя не встретил!

— Здесь работал мой дедушка. Может, ты слыхал о профессоре Молодане? Фашисты замучили его в плену. Вот я и пошла в медицинский, чтобы продолжить традиции семьи…

От неожиданности Петр растерялся и выпустил руку Жени: «Разве она не знает, что Молодан стал предателем… Это же каждому известно».

Чтобы не омрачать ее настроения, он нежно прижал девушку к себе:

— Знаешь, Женя, я думал, что мое счастье ходит-бродит где-то далеко-далеко, а оно, оказывается, здесь рядом, только руку протяни…

Встретили рассвет на крутой горе. Зачарованно наблюдали, как из-за горизонта огромной глыбой выплывает солнце.

Спустились в долину, доверху залитую яркими лучами. Брели среди луговых цветов, сбивая сизую росу. В глазах — солнце, в сердцах — солнце.

— Солнце дает человеку силы! Правда, Петя?

— Да, солнца хватает всем в избытке. Дрались за землю, за море, за небо. А оно ни единой каплей крови не обагрено… Чистое!

Женя почему-то вздрогнула.

— Что, холодно? Давай застегну пиджак.

— Не надо. Мне жарко. Не могу слышать — «война», «кровь»… В такие минуты дедушка вспоминается. Его облили грязью… Мертвого очень легко обесчестить…

— Женя… Но ведь он… Все об этом знают!

— Это клевета, вранье! Подлый навет! — обиженно, сквозь слезы воскликнула Женя. — Кому-то заслуги Молодана поперек горла стали… Мертвый будет молчать — можно его славу четвертовать…

Петя сник, расстроенный стоял перед девушкой.

— Женек, успокойся, я знаю, тебе больно. Но пойми, дети не в ответе за поступки своих родственников.

Эти слова полоснули Женю ножом по сердцу, и она заплакала.

— Не отвечают… Пустая формула! Выдумали ее людишки без чести и совести. И прячут за нее свои гадкие душонки… А я считаю так: за меня весь мой род в ответе вплоть до сотого колена, а я за него должна отдать себя до последнего вздоха. Из фамильной чести вырастает народная, государственная честь! Я на эшафот пойду, а не поверю, что мой дедушка был… — Она вырвала у него свою руку и с плачем ринулась прочь.

После этого дня скучно потянулись дни за днями, а девушка все отдалялась и отдалялась от него. Мучился, ругал себя за нетактичность. Уже потом, позже, понял: она искала в нем друга-единомышленника, а он не оправдал ее надежд.

И вот берлинское письмо… Петр несказанно обрадовался. Возможно, оно поможет расплавить лед Жениной отчужденности.

Крица не раз бродил возле ее ворот. Зайти во двор не решался. Но сегодня непременно отважится.

Какое-то время стоял, топтался на месте перед узенькой калиткой. Рукавом вытер вспотевший лоб, пятерней расчесал волосы и лишь тогда осторожно нажал на щеколду. Тихо и медленно отворил калитку.

Перед ним предстала Женя. Забравшись на лестницу, она обламывала ветку за веткой сирень. Стоя на цыпочках, тянулась рукой к верхушке куста, увенчанной пышным соцветием.

Закрывая калитку, Петр неосторожно громыхнул ею. Девушка оглянулась, увидела его и от удивления замерла. А потом вдруг как захохочет звонкоголосо:

— Мама! Мама! Иди-ка сюда. Быстрее!

На старое, почерневшее от непогоды крыльцо не спеша вышла женщина с гладко причесанными черными волосами, разделенными надвое густой седой прядью, с добрым ласковым лицом.

— Заходите, юноша. Не стесняйтесь… Мы с Женей, — она кивнула головой на дочку, — загадали: кто заглянет к нам сегодня, тому и достанется первый в этом году букет сирени… Таким образом, вы счастливчик… Женя, вручай!

— Дудки! — Девушка по-мальчишечьи проворно прыгнула с перекладины на мягкий ковер спорыша, махнула букетом, и пьянящие гроздья разлетелись в разные стороны. А сама тут же прошмыгнула в комнату.

— Же-е-еня… Как тебе не стыдно! Этакая дерзость! — развела руками мать и сбежала с крыльца.

Петр начал быстро собирать веточки, рассыпанные в траве, собрав, смущенно передал букет матери.

— Вы не ругайте ее… Я очень виноват перед Женей. Вот это письмо подтверждает, что я олух. — Он вытащил из кармана две страницы, оригинал и перевод, и протянул женщине.

— Ничего не понимаю… Собственно, без очков я не читаю. Сейчас возьму их… — и поспешно отправилась в комнату.

Некоторое время Петр один стоял у крыльца, осматривая двор, кусты сирени, словно выставлявшие напоказ друг перед другом свою красоту.

И вдруг увидел заплаканную Женю. Она с разбега бросилась к нему, горячо обняла его крепкими руками.

— Благодарю!

— Не меня — Карла…

— И тебя тоже…

Вышла мать, растроганная, умиротворенная, села на лавочку под кустом сирени.

— Кто-нибудь пытался докопаться до истины? — спросил ее Петр.

— Была я в институте… Все в хлопотах, у всех нет времени, разводят руками, пожимают плечами. Живым нет дела до мертвых. Заходила к Родионовне. Цветочницу знаете? От нее отца забрали — и как в воду канул. Оборвалась нить. Что же я могла делать дальше? Погоревали, поплакали мы с дочкой — и на этом все закончилось.

— А если я заикнусь в институте о дедушке, на меня смотрят как на сумасшедшую…

— Все, что было, быльем поросло. Мнимое предательство Молодана кому-то на руку. Ведь у профессора осталось много незавершенных работ… И кто-то ворует, дергает себе понемножку, а мертвый молчит. — Женина мама говорила с такой болью и горечью в голосе, что Петру стало жаль ее до слез. И он решил: «Завтра же к Родионовне, завтра же…»