Василий Сологуб - Сотвори себя

Мой бывший «безногий владыка», генерал Гаусгофер, не сломил вашего профессора ни безводьем, ни бесхлебьем, ни холодом подвала, не смог купить и обещанным памятником из чистого золота…

Гаусгофер был жестоким и своенравным. Своему адъютанту, то есть мне, он не прощал даже мелочного проступка. Пилил меня ежедневно: то не так посмотрел на него, то не те папиросы подал, то проворства во мне мало… Я все время ожидал, что вот-вот он влепит мне пулю в затылок, как двум моим предшественникам.

И я наконец отважился: не хотел умирать послушным ягненком… У меня созрело отчаянное решение выкрасть профессора и убежать с ним. Старику, я считал, доброе дело сделаю, а Гаусгоферу жестоко отомщу за себя и за тех двоих, погибших от его мерзкой руки…

В одну из благоприятных ночей, когда пьяный Гаусгофер спал непробудным сном, я тайно пробрался к нему в комнату, вытащил из-под подушки ключи. Бросился к двери подвала, отпер ее, вынес на руках немощного, полуслепого старика и усадил в машину Гаусгофера. А сам переоделся в гражданскую одежду. Мы двинулись в опасный путь. Утром, боясь погони, я спустил машину с обрыва. Продолжали двигаться попутными машинами. Выдавал я себя за учителя немецкого языка, который везет тяжело больного отца к знахарю… Нам посчастливилось добраться из Крыма в Новомосковские леса. Там профессор и умер… Умер на свободе! А я начал бродяжничать, пробиваться пешком через всю Европу домой, в Германию…

О высокой честности вашего ученого я часто рассказывал своим сыновьям. Пусть знают, какие мужественные, стойкие, верные своей Отчизне могут быть люди. Разыщите, пожалуйста, письмо, оставшееся в дупле, и сообщите мне, что в нем написано.

— А-а-а-а! Это старая песенка на новый лад! — воскликнул Костя. — Охота тебе, Петька, забивать голову такими вещами! Ты прекрасно знаешь, что Молодан — черное пятно в светлой истории нашего института… Говорил же об этом как-то Вениамин Вениаминович Лускань. А уж он-то авторитет.

— Копеечная душа у того ученика, который на могилу своего учителя не цветы уважения кладет, а досужие сплетни… Откуда Лусканю знать, как вел себя Молодан в плену? — вспыхнул гневом Крица.

— Человек не иголка, в соломе не затеряется… А тем более, как ты считаешь, видный ученый…

— Канцюка, не паясничай. Нет болезни тяжелее, чем брать на веру всякое словцо, оброненное сильным мира сего, — вскипел Петр.

— За что купил, за то и продаю, — рассерженно передернул плечами Костя. — И вообще, чего ты ко мне прицепился? Имею я право на собственное мнение или нет?

— Не знаешь дела — не болтай языком. Сам я раньше таким был. Внучке Молодана, Жене, такое наплел, что бедная убежала от меня вся в слезах. А теперь вот такое письмо… Стыдно будет в глаза посмотреть девушке.

— А может, это чистой воды провокация? Ведь Шерринг — бывший эсэсовец. Сам признается в письме, что служил у генерала адъютантом. Вот и получается, друг, что твоей же мудростью тебя и по носу, — удовлетворенно хихикнул Канцюка.

В спор вмешался Виталий:

— Костя, категоричность в суждениях не всегда помогает. Это письмо и меня взволновало до глубины души. Если принять во внимание, что оно написано рукой немца, продиктовано сердцем…

— Иностранцы вообще скупы на похвалу, — перебил Ковшова Тополенко. — Их черствым бубликом не удивишь. А уж если они чем-то восхищаются…

В пылу спора никто не заметил, как в комнату вошла Люда, сестренка Крицы.

— Стучу в дверь — не слышат. Что это вы вдруг сцепились, как петухи? — Девушка удивленно смотрела на ребят.

Из-за Люды вынырнул Роберт Лускань, потом Майя Черненко. Все они были одеты в спортивные костюмы.

— Братцы кролики! Открываю курсы водителей! Вот мои ученики — Люда и Майя… Сегодня я им преподам первый урок. — Кто желает — записывайтесь. — Роберт выхватил из кармана миниатюрный блокнотик и карандаш.

Люда подошла к брату, тяжело ссутулившемуся над столом, положила ему на плечо свои легкие руки:

— Петя, отчего ты такой мрачный? После лекций ждала тебя в столовой — не дождалась. И пришлось одной обедать.

— Да вот письмо из Берлина… Потом дам почитать. А ты действительно пошла в ученицы к Роберту?

— Ты же знаешь, как я завидую тем, кто водит машину.

Лускань неторопливо ходил по комнате, посматривая в окно на свой «Москвич». По Люде он давно уже тайно вздыхал и все не мог найти случая чем-то заинтересовать ее, приблизить к себе. И вот наконец осенило — курсы вождения!

— Девочки, за мной! Пусть завистники корпят над книгами. Петр, отпускаешь сестру?

— Проваливайте к бесу лысому!

С видом победителя Роберт повел за собой девчат.

— Витя, идем-ка в читалку, — торопливо начал собирать книги Тополенко, так как видел, что Петру нужно побыть одному, чтобы пораскинуть умом, собраться с мыслями.

Не раздеваясь, Крица прилег на койку. Заложив обе руки под голову, устремил взгляд в потолок и долго лежал неподвижно, раздумывая. А потом, как угорелый, вскочил и забегал по комнате: «Дурак я набитый! Надо немедленно разыскать Женю и прочитать ей письмо. Она простит все мои промахи, она снова вернется ко мне».

Грохнув дверью, Петр вырвался из комнаты и стремглав бросился к ней, к Жене. Как будто вчера была их первая встреча, настолько четко и ясно помнилась каждая подробность.

…Тогда он был наивным первокурсником. Высокий, неуклюжий, с черным жиденьким пушком над верхней губой. Одним словом, совсем зеленый.

И как на грех, познакомился с девушкой и тут же влюбился в нее с первого взгляда. Маленькая, стройная, с припухлым детским личиком, она была похожа на десятиклассницу. Поэтому и держался с ней уверенно, даже чуть свысока: ведь учился в институте, а это что-то да значило.

Курил одну папиросу за другой, закрывал верхнюю губу двумя пальцами, чтобы злосчастные усики не мозолили ей глаза. Но лукавая Женя все-таки заметила их:

— Ну и усы! Долго ли холил их? — в ее голосе звучала насмешка.

Он вспыхнул от смущения.

— Да я их сейчас же сбрею совсем! Можно? — с детской доверчивостью в глазах спросил он у Жени. И, увидев ее одобряющую улыбку, нырнул в полуоткрытую дверь парикмахерской.

Сияющий, побритый, надушенный, он жаждал похвалы Жени. Но ее и след простыл.

Петр решил во что бы то ни стало разыскать ее. Рано утром, когда ребята еще спали, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, выскользнул из общежития.

Сначала караулил ее возле университета. Дворники, упругими струями воды хлеставшие рыжие плиты, положенные для того, чтобы подчеркнуть величие храма науки, пожимали плечами, удивлялись, почему этот паренек так рано торчит перед дверями университета. Бедняжка, так, наверное, увлекся наукой, думали они, что и сон его не берет…