Артем Веселый - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 3

— А мне што! Они сами по себе, а я сам по себе.

— Смешной. Да ведь тебе и попасть за это может.

— Стрекочи, сорока. За што попасть-то! Не больно я краденым торгую. Не попадет.

— Мотри, Андрюшка, плохо не было бы.

— Не будет.

Гурда — любопытный мужик. Ходил, ходил мимо Андреевой избенки да и зовет к себе Сатану.

— Сатана, скажи-ка, что у тебя за люди останавливаются.

— А это Романо́вские.

— Какие Романо́вские?

— Демидовской помещицы сыновья.

— А кто они такие?

— Почем я знаю!

— Ну, кем были?

— Не то офицера, не то в городе учились.

— Что они у тебя делают?

— Отночуют, — уедут.

— Может, к ним кто-нибудь заходит?

— Почем Я знаю. Может, — ходют, а может — и нет. Я завсегда как приедут, к Настасье ухожу.

Гурда пытливо смотрел на Сатану. А тот равнодушно разглядывал засиженный мухами плакат о займе, криво налепленный ржаным мякишем на стену исполкома. Вечером Гурда жаловался учительнице, что Сатана не внушает ему доверия, и взял его на заметку.

Свистунову донесли, что Гурда послал телеграмму о присылке отряда. Гурда не скрывал, а соглядатаи да посланцы проведали. Свистунов теребил бороду и крепко ругался. Приходил Ерофеев жаловаться.

— По-моему, собственно, надо уходить. Ребята засиделись. Жратвы мало. Дозоры балуют. Дисциплины с этим преступным елементом не установишь. Самогон хлещут. Должно, сами варют, а может, из Средника достают. Мужики к нам, собственно, тылом повернулись. От добра добра не ищут. Пойдем в другой уезд.

Свистунов теребил бороду.

— А Гурда?

— Мать твою за ногу! О Гурде-то я, собственно, и забыл. Жаль, тогда промахнулся, а то ушел бы Гурда по Гурдиной дорожке.

— Знаешь что, Ерофеев. Ты, брат, понимаешь, что волей-неволей приходится с бегунами работать. Эх, за границу бы! О Романо́вских ни слуху, ни духу. Чорт их знает. Тоже говорят — идейные работнички, а сами деньги в карман да и хвост трубой.

Помолчал. А потом:

— Ладно, Ерофеев, уйдем отсюда. Только с Гурдой разделаться надо. Приходи вечерком, подумаем.

Вечером Свистунов и Ерофеев решили сделать налет на Среднинский волисполком этой же ночью, созвали ребят и пошли. Ребята на радостях самогону дернули. А Гурда в это время сидел в исполкоме и, водя по строкам пальцем, читал старый номер «Правды».

Насторожились перелески, всколыхнулись ветки корявые, захрустел снежный наст под ногами свистуновской оравы… Идут… Кто-то запел, и ночь испугал окрик.

— Молчи, дурья голова!

Песня оборвалась:

Впереди дозорные, потом Свистунов с карабином и маузером, за ним Ерофеев, а сзади кто с чем: кто с винтовкой, кто с берданкой, а кто и просто с дубиной. За Ерофеевым везли два пулемета. Вооружились крепко. Видно, сильно захотелось Свистунову разделаться с Гурдой да с мужиками за то, что спиной повернулись.

Темно в лесу. Но дорожка знакомая, не раз тореная. Лес для бандита, как улица родимой деревни, — идет, не путает.

Говорили шопотом, ибо ночь, да холод, да звездное небо, да налет натягивал нервы у всех: и у того, кто от милиции удрал, и у того, кто за самогон попал в бандиты, и у рябого парня Афонаськи, по пьянке хватившего топором свою бабу, и у волгаря Ерофеева, и у самого Свистунова, который называл себя эсэром и говорил, что видал виды.

На опушке леса остановились. Впереди овраг. За ним кладбище, у которого любил лежать Сатана, а там и Среднино. Разделились на три части. Одна слева зашла, другая — вправо на дорогу к заводу, а третья, с пулеметами и с самим Свистуновым через овраг и замерзшую речонку — прямо в село. Село спало.

Гурда дочитал газету, бережно свернул ее, потянулся, выключил свет и хотел уже итти домой, как вдруг в ночкой сон врезался выстрел. За выстрелом по улице побежали тени: туда-сюда, туда-сюда… А поток крики и выстрелы перемешались в беспорядочный шум. Гурда схватился за наган. Защелкал ненадолго пулемет. От околицы побежала долговязая фигура парня — часового из отряда Гурды, но отбежала недалеко. Ее догнал выстрел, и фигура шмякнулась в снег. К волисполкому сбегались люди. Гурда заметил их в окно и бросился в сени. А там — чужие. Гурда обратно. В стекло хлопнули прикладом. Загорелась крыша сарая на исполкомском дворе, и от этого сбегавшиеся люди окрасились в кровавый цвет, а тени их прыгали зловещими кривунами. Гурда проскочил в другую комнату, ударил табуреткой в окно и выпрыгнул в снег. Навстречу двое с диким воплем: а-ааа!.. Гурда выстрелил в одного и бросился бежать на зады. А за ним голос:

— Опустили, дьяволы! Кого опустили? Догоняй! Стреляй! Сволочи!..

За Гурдой погоня. Пробежав зады, запыхавшийся Гурда бросился к избе Настасьи, но та не пустила его к себе. Гурда вернулся. Погоня совсем близко. Гурда побежал за угол избы и, увидав в темноте колодец, подскочил к нему и начал бешено-быстро опускать бадью, а потом — рукой за веревку и спустился в черную дыру сруба.

Бандиты видели, как Гурда пробежал к Настасьиной избе, и начали ломиться в избу, — Настасья не пускала. Тогда рябой Афонаська выломал кол и выбил им раму в окне. Первого полезшего Настасья ударила по голове, и тот мешком свалился в снег под окном. Но Афонаська выстрелил в окно и уже с винтовкой полез в него. Другие успели выломать дверь и, хрипло ругаясь, ввалились в избу. От их пьяного гогота Настасья испуганно сжалась у печки. Афонаська облапил ее.

— Кого схоронила? Сказывай!

Задрожал голос:

— Ни… ко… го… у… мен… ня не… е… ет…

— А-ааа! Никого! Валяй, ребята! — и Афонаська повалил Настасью на пол. Двое других подхватили ее за руки и за ноги, а третий через Афонаськино плечо стукнул кулаком в переносицу. Настасья завизжала.

— Валяй, ребята! — плотоядно закричал Афонаська еще раз, расстегнулся и повалился на Настасью. За ним по очереди и остальные. Все до одного. Настасья вначале пыталась отбиваться, а потом изнемогла и потеряла сознание. Когда уходили, один выстрелил ей в растрепанную голову, другой пнул сапогом в живот, и от этого на ее голом размякшем теле остался комок грязи и снега, а Афонаська, увидев перед дверью деревянную лопату, воткнул ей черень лопаты между ног. Остальные загоготали.

— Ай да Афонаська! Крепко припечатал!

Кроме исполкомского сарая, подожгли еще избу Гурды, но самого Гурду найти не смогли. Кто-то закричал:

— А в школе были?

Крик был, как сигнал. Отделилась толпа и побежала к школе.

А Свистунов, для страху, время от времени от исполкомского двора стрелял из пулемета. Пули, взвизгивая, летели за реку, а кое-где звякали стеклами или чмокались в срубы. Другая толпа пошла по амбарам.

Школа была заперта. Марья Павловна, проснувшись от выстрелов, разбудила старуху-сторожиху и сидела с ней в темноте в ее комнатушке. Вскоре приблизились голоса, много голосов грубых и пьяных. А потом стали ломиться в дверь, и слышно было, как кто-то разбил окно, залез в класс и ходил там натыкаясь на парты. Включить электричество не догадались.