Артем Веселый - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 3

Надо, надо, девушка,
Надо измениться:
Крест на шее не носить,
Богу не молиться.

Комсомольца полюбила,
Сразу изменилася, —
Все иконы порубила,
Разу не молилася.

Хоть убейте, любить буду
Комсомольца Ванюшку,
Из-за старого порядку
Не бывать расстанюшке.

Девушки, в великий пост,
В великое говеньице,
Мы с милёнком обвенчались
У своей мякинницы.

Обвенчались без попа
По любви с милёнком,
За венчанье поп дерет
Свиньей либо теленком.

У попа-то рукава-то —
Ай, да батюшки,
Ширина-то, долина-то —
Ай, да матушки.

Пьяный поп селом идет,
Спотыкается,
Самогон из кринки пьет,
Матюгается.

У Николы колоколы,
А у Спаса чугуны.
У Николы попы воры,
А у Спаса колдуны.

Богородица — красавица,
Никола — молодец.
Богородица — капуста,
А Никола — огурец.

Все святые — все босые,
Что святой, то и босой,
Што попы их не обуют —
Чай, ведь холодно зимой.

Бога отдали в солдаты,
А Николу — в пастухи.
Пресвятую богородицу
Сослали в рудники.

Раздувайся, сарафан,
За околицею,
Загулял святой Касьян
С богородицею.

Загуляла, завила
С осени метелица.
Не нужна нам старина —
С богом канителиться.

Говорили мужики,
Что нет ни соли, ни муки.
Новая политика —
Хоть возам берите-ка.

Накупила, набрала
Чаю-сахару,
Заварила самовар —
Пью да ахаю.

Думала, не нашивать
Кофточки сатиновой,
А купила сразу пять
Да платок фланелевый.

Зашумела фабрика,
Налажена по-новому,
Наряжусь, как барыня,
Понравлюсь чернобровому.

Лесопилочка была
Вся изломанная,
А теперь уделали, —
Работает, как новая.

Заработала калоши
Да с оборкой сарафан.
Не кори меня, Алеша,
Не надсмеивайсь, Иван.

Живем, живем, не маемся,
Над старым насмехаемся.
А теперя, што за жись, —
Свобода, дольше продержись.

Хриплый, придушенный стон часов
Заставил открыть глаза.
Было двенадцать. Улицу сон
Ночным нападеньем взял.

Зорким дозором скрестив пути,
Мгла заняла углы,
И даже фонарь не мог спастись
От черных гусениц мглы.

Оделся. Вышел один в тишине
Послушать башенный бой,
Тотчас же ночь потянулась ко мне
Колькиной мертвой рукой.

А я не знал — протянуть ли свою?
(Я ведь Кольку любил.)
Думал недолго. Свернул на юг
И руку в карман вложил.

Так я шел час, два,
Три, четыре, пять —
Пока усталая голова
К руке склонилась опять.

И только хотел я назад свернуть,
Притти и лечь в постель
Как вором ночным прорезав путь,
Ко мне подошла тень.

Я не дрогнул. Я знаю: давно
В Москве привидений нет.
И я сказал, улыбаясь в ночь:
— Милый, денег нет.

Ты знаешь, после дней борьбы
Трудно поэтам жить,
И шелест денег я забыл,
И что на них можно купить.

Смотри, на мне уже нет лица,
Остался один аппетит,
И щеки мои, как два рубца,
И голод в них зашит.

Она мне ответила — эта тень —
Под ровный башенный бой:
— Время — не то, и люди — не те,
Но ты — остался собой.

Ты все еще носишь в своих глазах
Вспышки прошлых дней,
Когда в крадущихся степях
Шел под командой моей.

Степь казалась еще темней
От темных конских голов,
И даже десяток гнилушек-пней
Казался сотней врагов.

В такие минуты руки мглы
Воспоминания вяжут в узлы
И бросают их на пути,
Чтоб лошади легче было итти.

А лошади — знаешь ты — все равно,
Где свет горит, и где темно,
В такие минуты лошадь — и та,
Словно сгущенная темнота.

Не знаешь: где — фронт, где — тыл,
Бьется ночи пульс.
Чувствуешь — движешься, чувствуешь — ты
Хозяин своих пуль.

Время не то пошло теперь,
Прямо шагать нельзя,
И для того, чтоб открыть дверь,
Надо пропуск взять.

Нынче не то, что у нас в степи —
Вольно нельзя жить…
Строится дом, и каждый кирпич
Хочет тебя убить.

И ты с опаской обходишь дом,
И руку вложил в карман,
Где голодающим зверьком
Дремлет твой наган.

Она повторила — эта тень —
Под ровный башенный бой:
— Время — не то, и люди — не те,
Но ты остался собой.

Не как пуля, как свеча,
Будешь тихо тлеть.
И я сказал: — У меня печаль,
У меня товарищ в петле.

Ты знаешь: к обществу мертвецов
Я давно привык,
Но синим знаменем лицо
Выбросило язык.

И часто я гляжу на себя,
И руки берет дрожь,
Что больше всех из наших ребят
Я на него похож.

Сумрак не так уже был густ,
Мы повернули назад.
И возле дверей моих, на углу
Мне мой взводный сказал:

— В стянутых улицах городов
Нашей большой страны
Рукопожатия мертвецов
Ныне отменены.

Вот ты идешь. У себя впереди
Шариком катишь грусть,
И нервный фонарь за тобой следит,
И я за тебя боюсь.

Видишь вон крышу? Взберись на нее,
На самый кончик трубы,
Увидишь могилы на много верст,
Которые ты забыл.

И над землею высоко,
С вершин, где реже мгла,
Увидишь, как кладбище велико,
И как могила мала.

Он кончил. Выслушав его,
Фонарь огонь гасил.
И я молчал. А ночь у ног
Легла без сил.