Аркадий Драгомощенко - Расположение в домах и деревьях

– Митя! – звучит женский голос. Подальше, у подъезда, где мы с сержантом спасали леди Годиву. – Митя, ты? Слушай, не поднимайся. Смотай за молоком!

– Ждите меня, – наказал он. – Егоров, смотри, чтоб они сидели. – Я сейчас приду.

– А ну, чешите отсюда! – приказывает Егоров из машины, как только тот уходит. – Чтоб духу вашего тут не было.

Мы чешем, и нашего духа нет нигде. За спиной фонтан в фиолетовых чернильных разводах колбы. Золотые капли падают с деревьев.

– Тебе Фома понравился? – уже далеко за углом спрашивает Вера.

– Мне? Мне нравятся такие, как он, приятные молодые люди.

– Интересно, если выйти за него замуж…

– Зачем?

– Ни за чем… – улыбается она. – Пойдём. Нам туда.

А тут и боль возвратилась. Что ты видела, боль, в других землях? Что творится в странах восходящего и заходящего солнца? Кого любила ты? Какие тайны открылись тебе? Шепталась ли ты с мумиями в пирамидах? Пела ли свои песни Нараяне? Старая знакомая в выгоревшей шляпке.

Стерильные стекловидные пальцы принялись шарить в моём теле, ощупывать, перебирать, точно узнавали: многое ли переменилось за время отсутствия, и я ощущал её первые, пока опять чужие прикосновения, открывая безропотно ей клетку за клеткой, снимая белоснежные покровы с зеркал, в которых вот-вот с минуты на минуту явится мне знакомый облик.

Мы пошли. Мы выкрали себя из комнат, а до этого – из материнского чрева.

Над крышами курилась белёсая не тьма… нет. Чёрт возьми! Когда я, наконец, привыкну к этому, когда я научусь видеть ночь там, где её нет! Осторожно шли вдоль стен, – не поскользнись, осторожно! – рассеянность, лёгкость обнаруживая в движениях, молчание на устах, что явственней слов, преследующих беспорядочно, заражая, наподобие чумы – архипелаги и острова.

Итак, из пункта А в пункт Б вышел путешественник.

Пункт А розовел в лучах восходящего солнца. Напротив, пункт Б укрыт был ночной мглой, в которой угадывались очертания строений, – в одном из них зелёная лампа светит, ложечки звенят, лица склонились над скатертью, в другом – шумная компания расположилась, вино допивают, о справедливости спорят, в третьем – у незакрытого окна я сижу, не отворачиваюсь от стены, отсыревшей за время затяжных дождей, в четвёртом – то, что и в первом, в пятом – то, что и во втором, из окна седьмого, опустив монетку в щель подоконника, можно рассмотреть полковника Теотокопулоса, идущего по улице.

Ах, как благоухает сирень за низкими заборчиками палисадников, там, где так аккуратно выполот бурьян и к тому же петуния… Не пожалев ещё одной монетки, возможно рассмотреть, во что одет молодой полковник, которому не суждено стать генералом – вот кубы на петлицах, нет, шпалы… плохо видно; вот пыль на глянце шевровых сапог, вот румянец смуглый на идеально выбритых щеках. А хорошей формы голова (к слову, выбритая без единой царапины – искусство!) точно посажена на плечи. И ещё свободные часы в маленьком, заштатном городке, куда принёс полковника поезд, состоящий из двух вагонов – дела, дела!

А давно ли рыбий жир… то есть, не у него рыбий жир, но что там давно! – фортуна и только; спроса с неё никакого, вертит своё колесо, как проклятая, глядишь и вывернешься. И столь крохотен этот железнодорожный узел, что фуражку можно снять и незаметно головой покачивать, как бы в такт синим гудкам со стороны насыпи, за которой депо, – «овечки» посвистывают, катаются вдоль и поперёк, как в игре, как в картонной коробке трамвайчики. Можно, можно снять фуражку или ещё пилотку?.. Голову окунуть в свежий воздух, светлый череп… Рукой можно по черепу провести, пощупать его выпуклости на темени, крючки расстегнуть.

Но до чего хорошо вечером! До чего хороши сапоги, как ловко стискивают икру, и ступать в них приятно весьма, и земля податлива, не отталкивает, как бывает с недосыпу после дежурства, и никто, положительно, не может на этой улице испытывать к кому-нибудь вражду. О, чушь! На этой-то улице? Усаженной пирамидальными пыльными тополями, уставленной домами ровнёхонько – зажиточно, ничего не скажешь, – выкрашенными чем-то сладко-кремовым с нарочно выделенным мелом наличниками и карнизами, голубеющим и в сумерках над невероятно разросшимися кустами сирени, лиловой, персидской, впитывающей ночной туман, или мелкой, остро-белой – любую из ветвей притяни к себе и надломи. За портупею воткнуть?

Потеха, потеха… Опустим монетку – и поднимется ветер, опустим монетку – польётся дождь. Вышли все монетки, нету.

На плече путешественника висела… сумка. Если бы плащ, то он бы висел, мы говорим висел-а, что немаловажно. Люстра висела, сумка висела, набитая винными вишнями, гроздь винограда висела, плащ висел. Спрашивается, сколько часов прошло? А чтобы понятней, проще – сколько лет?

Путешественник бредёт, помахивая веткой магнолии, жасмина, орешника, клёна, олеандра, отгоняя назойливых насекомых. Появились комары. Стало быть, низина, значит, в болотистую лощинку спускается, вода недалеко, вода по пояс, либо роща кипарисов простирается. Спрашивается ещё вот что: на что он рассчитывал? Надо же… Смеяться без веселья в смехе. Надо же… на что рассчитывал он, на которого женщины Леванта смотрят мимоходом, как на кого-то, кто был у них давно и даже слишком давно (но это не Левант, мы ошиблись), а потому – мимо, так же как, к слову, он смеётся – без веселья в смехе, всучивая пустяковые россказни о городе А, о деревне Б, в которой, дескать, и солнце светит и соловьи щебечут, нахально всучивая, выдавая свои россказни невесть за что – за что-то как будто и впрямь из ряда вон выходящее – у кого не было? кто не знал? с кем не случалось? – перестаньте – конечно, вышел, а там кто-то под машину попал, так это мы в кино видели, – оставьте, ничего подобного, нашёл, чем удивить! – ну, попал, на светофор смотреть надо, а не пялить глаза на, мягко говоря, женские ноги.

Тут подошёл путешественник и спросил: «Люди добрые, или что-то случилось? Или кого-то ждёте? Или спор не можете какой решить по всей справедливости?» – «А ты кто таков будешь, мозгляк? Чтой-то на голове у тебя шляпка женская? Га? А ну-ка ответствуй, любезный, и откровенно ответствуй!»

– «Я путешественник, люди добрые. По городам, равнинам, странам хожу». – «Ходишь, стало быть? А диковины какие видывал? А изумрудные камни видывал? А людей с пёсьими головами встречал? Ответствуй! И не вздумай кривить, а то, знаешь, лжа – она с короткими ногами, враз споткнётся!» – «Видел, добрые люди, видел диковины. Есть на свете всё, как говорят филозофы». – «Ты, мозгляк, шляпу-то сними, перед народом ответ держишь. А про философов не веди речь, не увиливай от прямого ответа. Есть люди с пёсьими головами или нет?» – «Есть». – «Знатно живут?» – «Знатно, в парче ходят, торты едят, в колясках разъезжают…» – «И камни изумрудные у него есть?» – «У кого его?..» – «Да у них, нехристей псоголовых!» – «И золотые камни, и жемчужные, а кто постарше, у того изумрудные». – «А пенсию они получают?» – «Получают». – «На что ж им пенсия, коли у них изумруды и жемчуга в избытке?» – «Для красоты получают пенсию, с рождения».