Юрий Пиляр - Такой случай

— А мой прошлогодний реферат оценили неправильно.

Но она ответила:

— У тебя только и есть в голове, что рефераты да консультации.

И тогда, пораженный ее неуступчивостью, я вспылил. Я наговорил ей злых слов, которых потом сам стыдился. Аня называла меня эгоистом, фантазером, а себя дурой, которой так и надо… Под конец она расплакалась.

Утром с тяжелой головой я поехал в Московскую городскую коллегию адвокатов. Мне было известно, что многие выпускники нашего института сочли бы за счастье попасть на работу в одну из юридических консультаций Москвы, знал, что к поступающим туда предъявляются высокие требования, и когда в холодном просторном помещении президиума коллегии сказали, что мой вопрос не может быть решен сразу, я с горечью подумал, что мне, вероятно, снова откажут.

— Позвоните нам, пожалуйста, дня через два, — сказал заместитель председателя президиума.

— У вас, видимо, возникает сомнение, смогу ли я работать в силу некоторых своих физических особенностей? — спросил я.

— Нет. Дело в том, что вопрос о приеме новых работников мы решаем коллегиально… Позвоните через два дня, — был ответ.

Через два дня мне по телефону коротко сообщили, что вопрос мой решен положительно, и назвали адрес консультации, куда я должен явиться. Немедленно поехав туда, я узнал, что меня зачислили стажером-адвокатом и что моим шефом, или, как тут выражались, патроном, будет человек, руководивший семинаром по гражданскому праву в юридическом институте.

— Очень хорошо помню вас, товарищ Скворцов, — сказал он красивым звучным голосом. — Мне будет приятно познакомиться с вами поближе. Но позвольте поинтересоваться, разве вы больше не собираетесь посвятить себя науке?

— Меня не приняли в аспирантуру.

— Да, я слышал кое-что об этом, но теперь вы могли бы поправить дело.

Я понимал, что передо мной не только преподаватель юридического института, но и видный адвокат-практик, по всей вероятности очень любящий свою профессию. Как ему сказать, что я не намерен становиться на всю жизнь адвокатом, что работа сейчас мне нужна главным образом для того, чтобы получить возможность готовиться в аспирантуру, не обременяя больше материальными заботами о себе близких? Стоит ли говорить ему об этом?

— Признаюсь, я был бы огорчен, узнав, что вы отказались от своего прежнего намерения.

— И не думал отказываться, — ответил я и чистосердечно рассказал о своем положении.

Когда я умолк, шеф положил свою крупную мягкую руку на мою.

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь вам, — сказал он. — И знаете, между прочим, почему? Если вы поработаете у нас хоть с полгода, до начала очередных занятий в аспирантуре, вы убедитесь, как мы все нуждаемся в упорядочении нашего законодательства, наших кодексов. Нам, одним старикам, это уже не под силу, так дерзайте вы, молодежь… Очень правильно вы решили, Алексей Михайлович. Практика же в этом смысле пойдет вам только на пользу, и я просто благословляю вас!

После такого вступления шеф объяснил мне мои обязанности стажера. На первых порах, дежуря три раза в неделю в консультации, я вместе с ним буду принимать клиентов: составлять исковые заявления, жалобы, давать советы. В другие дни мы будем присутствовать в судах, он — в качестве защитника, я — ученика, обязанного внимательно слушать, как ведется процесс. За эту работу мне ежемесячно будут платить четыреста пятьдесят рублей, что, конечно, немного, но когда я перейду на самостоятельный труд, заработок мой соответственно возрастет.

— Вам все ясно, Алексей Михайлович? — спросил в заключение шеф.

— Все. Спасибо, — сказал я.

Мы расстались, довольные друг другом. Счастье, кажется, вновь поворачивалось ко мне лицом.

Домой я пришел, когда Аня уже вернулась с работы.

— Ты знаешь, Алеша, — сказала она, стараясь придать своему голосу выражение беззаботности, — я уже подала заявление об уходе… Ты доволен? Ну, и я тоже. Я думаю, что как-нибудь проживем. Правда?

Что я мог ей на это ответить? Я лишний разубедился, что все-таки Аня верный, любящий меня друг, друг до конца.

В юридической консультации, в двух небольших плохо проветриваемых комнатах, стоял въедливый запах высыхающих чернил, табачного дыма и лежалых бумаг. Когда я с Аней первый раз явился в консультацию на работу, этот запах подействовал на меня столь удручающе, что мне захотелось немедленно куда-нибудь убежать. Я даже невольно сделал несколько шагов назад к двери, но потом, устыдившись, решительно достал пачку своих дешевых папирос «гвоздиков» и закурил сам.

В этот первый день мне выделили в углу у окна припадающий на одну ножку стол и два крепких тяжелых стула. Мы с Аней уселись и стали ждать шефа, который с утра был занят в суде.

Клиенты еще не появлялись. За двумя соседними столами бойко скрипели перья, из приемной доносилось веселое стрекотание пишущей машинки, сбоку по временам прокатывался мощный гул проезжающих мимо грузовиков.

Аня от нечего делать начала листать томик уголовного кодекса, который мы захватили с собой на всякий случай, я, по привычке прислушиваясь ко всему, думал.

Наконец, робко постукивая подошвами, вошла какая-то женщина — ее глуховатый голос долетел до меня еще из приемной, где в застекленной будке сидела наша машинистка, она же секретарь и кассир. Вслед за ней, быстро и уверенно ступая, вошел мой шеф, поздоровался со всеми свежим красивым голосом, пожал руку мне и Ане и уселся за свой стол.

— Ну-с, присаживайтесь, пожалуйста, и расскажите нам, какое у вас дело, — приветливо сказал он женщине.

Аня перестала листать кодекс. Я придвинулся поближе к столу.

— Спасибо, спасибо, — скороговоркой произнесла женщина, видимо конфузясь, неслышно уселась, помолчала немного и другим, потемневшим сразу голосом медленно сказала. — Вот, милый, помоги мне против таких несправедливостей.

Посетительницу звали Пелагеей Дормидонтовной. Ей было шестьдесят шесть лет. Жила она на одной из старых улиц, выходящих на Красную Пресню.

Пелагея Дормидонтовна жаловалась на свою дочь, продавщицу бакалейного магазина, которая привела в комнату мужа, а ей предложила спать на кухне. Когда обиженная мать отказалась выполнить это требование, дочь стала прятать от нее еду.

Пелагея Дормидонтовна заплакала, по-старушечьи тихо всхлипывая и осторожно сморкаясь. Аня поставила перед, ней стакан воды. Я, взволнованный, встал, силясь припомнить какой-нибудь закон, по которому можно было бы привлечь к ответственности бессовестную дочь. Шеф прежним красивым ровным голосом сказал:

— Относительно поведения вашей дочери с точки зрения норм нашей социалистической морали можно сказать лишь то, что оно недостойно молодой советской женщины, но это, к сожалению, пока не предмет для нашего разбирательства. Что касается комнаты, то вы, Пелагея Дормидонтовна, можете предпринять следующее. Вы имеете право поставить перед райсоветом вопрос о разделе жилплощади. Это возможно, если раздел будет совершен без ущерба как для одной, так я для другой стороны, а именно: в каждой из половин должен быть естественный свет, возможность отопления, печного или батарейного, возможность входа и выхода и, наконец, если будут условия, отвечающие правилам противопожарной безопасности.