Юрий Пиляр - Такой случай

Тем приятнее показались мне слова шефа, обращенные к эскулапу: «Побыстрее поставить на ноги сего молодого человека (то есть меня), потому что он во как нужен… очень способный… можно сказать, прирожденный математик, это теперь крайне важно… заинтересован весь отдел…» и т. п. Я много бы дал за то, чтобы ты сама услышала эти слова. Тебе всегда казалось удивительным, что меня, твоего мужа, считают ценным работником — хорошим, мыслящим инженером и соответственно ко мне относятся. В приказе по КБ было сказано так:

«В связи с успешным выполнением плана III квартала и принимая во внимание ходатайство руководства и профсоюзной организации Отдела — 2 «б», а также учитывая медицинское заключение, премировать старшего инженера товарища Дьячкова В. С. бесплатной путевкой в санаторий ГУАП (Сочи)».

В тот день я вернулся домой уже не тем человеком, каким я уходил из дому утром. Оказывается, я страдаю гипотонией и астено-невротическим синдромом, развившимся вследствие длительного перенапряжения, переутомления. Это было чудовищно, и когда на кухне за чашкой чая я тебе сообщил об этом, ты слегка побледнела, а в глазах твоих застыл испуг.

— Что же теперь делать? Почему это? — спросила ты.

Я не мог отказать себе в удовольствии хоть чуточку уколоть тебя: ведь, в общем, ты тоже была виновата в моей болезни.

— Почему бывает переутомление? — сказал я. — Потому что человек плохо питается и мало отдыхает. Проще простого.

— Значит, это я виновата?

— Сейчас это не имеет значения — кто. Наверно, оба мы виноваты… Словом, дошел: гипотония, синдром. Заездила женушка.

Это было так приятно — бросать в твое лицо подобные упреки и видеть, как ты переживаешь!

— Если говорить откровенно, — продолжал я, — то, конечно, ты, Таня, ты в основном…

— Валера, ты поправишься. Честное слово, я тебя откормлю. И спать будешь, сколько влезет, и гулять… с Машей или даже без нее, как захочешь.

Тут я почувствовал, что наступил подходящий момент, чтобы сказать главное.

— Спасибо, Таня. Но, видишь ли, врачи находят, что в домашних условиях избавиться от этих заболеваний невозможно. Я еду в Сочи.

— Куда? — тихо переспросила ты.

— В Сочи, в санаторий. Мне дают бесплатную путевку.

Ты помолчала.

— Когда? — сказала ты уже другим, несколько упавшим и уже совсем не винозатым тоном.

— Через несколько дней.

Ты встала и пошла в комнату. Через минуту я услышал, что ты разговариваешь с Машей. Я поднялся и подошел к двери.

— Вот, доченька, бросает нас отец. Отцу наплевать, как мы с тобой останемся тут одни. Ему бы только свое удовольствие справить.

— Послушай, что ты болтаешь? — сказал я. — Я еду лечиться.

— Знаем мы эти лечения. Езжай. Потом я тоже поеду в дом отдыха поправлять нервы.

— Не ругайтесь, — сказала Маша. — Папа, на ручки!

Я взял Машу на руки.

— Удивляюсь тебе, Татьяна, — сказал я. — Минуту назад ты говорила одно, сейчас — другое…

— Что я говорила? — перебила ты меня. — Я говорила, что можно дома…

— Да я от дома и заболел.

— Ты от работы заболел. От того, что со своим Вадиком доказать что-то хотите, очень умными себя поставить — вот от чего. Работали бы, как все, и не было бы никаких переутомлений, это точно.

— Ты ошибаешься.

— Точно. А то больше всех им надо, гении нашлись… Недаром от Вадика жена ушла!

— А это ты уже совершенно зря, — сказал я. Меня начало охватывать раздражение, и было обидно за товарища. — Вадька талантливый парень, настоящий инженер и ученый будущий. И жена еще пожалеет, — добавил я, сдерживаясь. — Ты же не знаешь, в чем суть. Суть в том, что у нас многие хотят работать по старинке, только с логарифмической линейкой, и не потому, что не понимают пользы вычислительных машин, а потому, что для работы с машиной нужна специальная подготовка, то, чего прежде наши технические вузы не давали своим выпускникам, нужно доучиваться. Кстати, я тоже должен доучиваться, но я сейчас не об этом… Вадик молодец, — продолжал я, опять невольно возбуждаясь, — Вадька предложил принципиально новое решение, и я за него буду драться, пусть хоть весь отдел станет против; выгода от его предложения огромная, но надо все серьезно обосновать, а это как раз и не под силу тем, кто умеет пользоваться одной линейкой. Доходит до тебя?

— Вот я и говорю — умные чересчур.

— При чем тут умные! Нам, возможно, придется втроем или вчетвером проворачивать всю работу, для этого тоже надо быть здоровым.

— Ну, езжай, езжай…

Ты словно чувствовала, каким горем обернется для нас эта поездка.

— Езжай! — повторила ты в третий раз.

— Не ругайтесь, — сказала Маша и обняла меня за шею.

Мы пошли с ней на кухню и стали делать «тянучки» — растапливать на огне в столовой ложке сахар.

— А ты скоро обратно приедешь? — спросила Маша.

— Через месяц, — сказал я.

— Месяц — это много или мало?

Я пожал плечами.

— Много? — спросила она.

— Не знаю, Машенька. Кому как… Чего не знаю, того не знаю.

Мне показалось, что ты стоишь за дверью и прислушиваешься. Я хотел вернуться в комнату, но Маша цепко ухватила меня за рукав.

— Я тебе что-то на ушко скажу, — предупредила она. Личико ее было лукавым и немножко смущенным.

— Поцелуй маму, — сказала она шепотом мне «на ушко», когда я наклонился…

Но ты не подпустила близко к себе нас с Машей.

— Нечего лизаться. Ужинай и спать. Раз больной, значит, больной.

Было похоже, что ты приняла какое-то решение, и от этого стала спокойной, холодновато-сдержанной.

Такой ты была на протяжении всех четырех дней до моего отъезда. И лишь в ту минуту, когда, расцеловав вас с Машенькой, я взялся за дверную ручку, чтобы двинуться в путь, губы твои дрогнули, ты отвела глаза в сторону и сказала чуть сконфуженно:

— Ну, ты только смотри это…

— Что, Таня?

— Это… веди себя как следует.

Я все понял.

— Дурочка, — сказал я и на прощанье еще раз крепко поцеловал тебя.

Луна зашла. Угомонились лягушки в болотце. Стало серо, сыро; мгла у поверхности земли как-будто поплотнела, но уже прочерчивались на фоне дымного предрассветного неба верхушки ближних берез, а в шорохах и звуках окружающей жизни чувствовалось предутреннее оживление.

Он все слышал. Внимание его как бы раздвоилось, и одна половина настороженно следила за тем, что было вокруг, другая — за тем, что происходило внутри его, в нем самом. Он слышал, как в поселке неподалеку прокричал петух и, словно подчиняясь команде, в разных местах и на разный манер — сдавленно, безмятежно, отчаянно — закукарекали другие. Потом хлопнула чья-то калитка, звякнула цепь, спросонок, лениво и недовольно, проворчал пес; залаял, будто закашлял больной коклюшем, низко и хрипло, второй; часто, зло, звонко протявкала третья собака. Потом далеко-далеко с неожиданной стороны донесся бархатистый гудок и тонкий, металлически отчетливый звук приближающегося товарного состава. И вдруг загрохотало, забило и смолкло: это в аэропорту опробовали мотор. А потом ненадолго настала тишина, и было слышно, как гудит проходящими автомашинами загородное шоссе.