Николай Рыжих - Избранное

Дальнейший разговор, если его передать дословно, бессвязный и непонятный. Но мне он понятен был.

Надю я знаю давно, с тех пор как она приехала на Камчатку. Она работает в столовой, в кассе. Когда мне приходится выбивать у нее чек, я не смотрю ей в глаза, стараюсь с кем-нибудь болтать и побыстрее отхожу. Она — я заметил — обычно спешит, краснеет и тоже не смотрит мне в глаза.

У нее есть муж, Сашка, такой же рыбак, как и я. У них двое детей, мальчик и девочка. Девочка ходит уже в школу. Семейная жизнь у них ненормальная: по колхозу установилось капитальное мнение, что она ему изменяет, несколько раз он бил ее. Последний раз побил ее здорово, дня два она не выходила на работу, потом вышла припудренная.

Возвратился в Мишкину комнату, повалился на кровать и закурил. Миша повязывал галстук.

— У меня будешь ночевать или на судне?

— На судне.

— Пойдем в кино.

— С удовольствием.

В клуб пришли за час до начала, играли в бильярд. У меня перед глазами стояла Надя, блеск ее глаз, прерывистое дыхание, склоненная головка над цветами. И было хорошо.

Публика собиралась медленно. Я не смотрел, пришла она или нет, но знал, что, когда она придет, я почувствую. И точно: мне вдруг стало приятно до дрожи, прямо загорелся весь. Оглядываюсь — Надя, опустив голову, проходит мимо.

— Ну бей же! — крикнул Миша.

Я ударил, шары прыгнули через борт.

— Ну и ну. В первый раз вижу, чтобы два шара вылетали.

Фильм был хороший, но я с нетерпением ждал конца. Я знал, что Надя встретит меня, непременно встретит. И когда свет зажгли, не спешил выходить, все разминал папиросу в сторонке от общего потока.

На улице темень была такая, что протянутой руки не видно. Я брел наугад и — вдруг почувствовал ее дыхание.

— Ты?

— Да.

Я взял ее под руку.

— Погоди, я из туфель вытрясу. — Она держалась за мой локоть, руки ее подрагивали.

Шли. Она часто и звучно дышала, хотя мы шли как нельзя тише. И мне хотелось, чтобы дорога не кончалась. У нее был теплый, мягкий локоть, от ее плечика дышало жаром. Она подняла голову и засмеялась.

— Вот и пришли, — сказала.

— Да. — Я стал возиться с папиросами.

Я не помню, сколько мы так вот стояли молча. Вдруг дверь скрипнула, и свет упал на нас.

— Мама, — послышался детский голосок, — а Сашенька не спит.

— Сейчас, доча. — Она, склонив голову, медленно пошла по ступенькам крыльца. Медленно прикрыла дверь за собой.

Я побрел к пирсу, где стоял сейнер. Спать не хотелось. Уселся на кнехт и смотрел на журчащие струи воды мимо борта.

На другой день мы с Мишей не пошли в кино, ловили корюшку с пирса. Тут же стайкой толпились ребятишки всех возрастов, они тоже рыбачили. То и дело слышалось:

— Дядя, гляди, какую поймал!

В сторонке от общей ватаги переступал с ножки на ножку маленький мальчик. Резиновые сапожки у него были с зайчиками на голенищах, на головке жокейская кепочка, которую он то и дело снимал и почесывал затылок. Весь он очень чистенький и красиво одетый.

— Надькин пацан, — сказал Миша.

— Да? — удивился я. «Как же раньше не знал… столько лет живем в одном поселке. Впрочем, до детей ли мне? Летом, осенью и весной в море, зимой в отпуске».

Мальчик будто понял, что я думаю о нем, снял свои картузик, потупился и зашаркал сапожком.

— Не везет бабе, — продолжал вполголоса Миша. — С Сашкой живут как кошка с собакой.

— Пусть разойдутся.

— А пацаны как? Да Сашка скорее удавится, чем бросит их. Как с моря придет, не расстается с ними: то в лодке по речке катает, то по тундре ягоды собирают. Да и Надька от них без ума, смотри как одевает. — Помолчав немного, Мишка крикнул мальчишке: — Саня, ты чего не рыбачишь? Иди, удочку дам.

— Я папу жду, — тихо ответил мальчик. — Ты мне, дядя, лучше бинокль дай, только правдашний.

— Правдашнего бинокля, Саня, у меня нету, — вздохнул Миша. И продолжал: — Недавно Сашка с моря приходил, стрела у них полетела… опять морду ей набил. Наговорили ему, будто она к любовнику в Уку ездила.

— Врут, может.

— Может, и врут, — согласился Миша. — Но она его терпеть не может. Да и он, ты сам знаешь, идиот какой-то: то ходит по колхозу разные сплетни собирает, то с моря плаксивые письма бабам пишет, чтоб понаблюдали за Надей. Тьфу! Ну, разве это мужик? А сам? Парни рассказывали, если приходится заходить в другие бухты, гладится, чистится и на танцы… к каждой юбке пристает. Надьку же ревнует к каждому столбу. Иногда пьяный напьется, грозится убить.

— Пугает.

— Черт его знает. Прошлый раз нажрался, распустил слюни и в слезах по колхозу шарахался. — Миша задумался. — Но пацанов любит страшно, с пацанами совсем другой, хоть на человека похож. Чехарда какая-то.

— Сложные дела эти, Миша.

— Сложные… пропадает мужик. А ведь я его знал другим: веселый, компанейский…

В этот же день мы были с Мишей в столовой, ужинали. В столовой было прохладно, пахло вымытыми полами и почти никого не было, только заместитель председателя, Николай Ефремович. Я не пошел выбивать чеки, доверил это дело Мише. Забрался в самый дальний угол и сел спиной к кассе.

— Надюша, золотая, накорми, умираю, — весело крикнул Николай Ефремович.

— Что будете кушать? — Надя встала со своего места, направилась к раздаточному прилавку.

— Пельмени, хорошая моя, пельмени.

Николай Ефремович в последнее время оправился от своего горя, отошел немного — весною у него умерла жена в Москве, куда она уезжала лечиться. Николай Ефремович заметно постарел, после возвращения из Москвы долго был в отпуске. А сейчас у него вроде просветлело… впрочем, оборотная сторона этих просветов — беспросветная грусть. Это заметно, когда он остается один.

Надя принесла ему еду.

— Что вы сегодня такой? — спросила она.

— Какой?

— Веселый.

— Влюбился, хорошая моя.

— В кого же?

— В тебя, золотая моя. Выходи за меня замуж?

— А куда же я Сашку дену?

— Это, конечно, проблема.

Нас Надя не обслуживала, Миша сам носил все. Она уселась на свое место за кассой, к Николаю Ефремовичу больше не подходила.

Когда мы вышли из столовой, столкнулись с Сашкой. Он валил прямо по-рабочему, в сапожищах, в свитере. Небритый, обожженный морем. Дети еле успевали за ним, мальчишка в своем жокейском картузике и резиновых сапожках с зайчиками на голенищах держался обеими ручонками за палец отца и был совершенно другой, как пистолет — выставив одну ножку вперед, прыгал на другой и кричал: «Эй! Эй! Эй!» Девочка держалась за другую Сашкину руку, прижималась к его бедру и, улыбаясь, снизу заглядывала в глаза отца.

И еще раз было кино. Я стоял возле бильярдного стола и не играл в бильярд. «Ужасно, — думал я, — замужняя женщина, а я вот… да и Сашка такой же рыбак, как и я…» Я понял, что влюбился, и страшно было за себя.