Николай Рыжих - Избранное

Фильм был плохой, и я не стал смотреть его до конца. Ходил перед клубом и курил.

Она нашла меня в темноте, так же как и в прошлый раз, взяла меня под руку.

Дорога, особенно перед ее домом, была разворочена трактором, с ямами по колено и вывернутым дерном.

— Подожди, я из туфли вытряхну, — как и в тот раз, сказала она и дрожащей рукой держалась за мой локоть.

— Ты молчишь? — спросила.

— Молчу.

— И зачем мы с тобой… — она не знала, что говорить. — Хотя ничего и нету.

— Не знаю.

— Я тоже не знаю.

— Тут что-то не чисто.

— Не чисто, — повторила она. — Му́ка какая-то.

— Пожалуй.

— Обними меня. — Она потянулась ко мне.

Я взял ее за трепещущие плечики, но вот обнять… Она больно вонзила ногти в мои бицепсы и отстранилась.

— Ничего не надо, — и пошла к калитке.

Я слышал, как скрипнула калитка. Раз, другой… Потом стучали ее каблучки по ступенькам крыльца. Они стучали редко.

Я возвращался на судно. Попадал в эти чертовы рытвины на этой чертовой дороге. Потом ушел берегом моря далеко за поселок…

Как-то месяца через два мальчишки рыбачили с борта моего судна. Был там и мальчик в резиновых сапожках с зайчиками на голенищах. Я подарил ему бинокль. Правдашний.

В детстве у меня была мечта — стать капитаном маленькой парусной шхуны, экипаж которой был бы, ну, человека четыре, чтобы эта шхуна — чистенькая, беленькая, с белоснежными парусами и маленькой каютой — ходила в самые дальние плаванья, возила бы, например, чай из Индии в Европу вокруг Африки или бродила между айсбергов Южного полюса, а лучше занималась благородной контрабандой, оружие доставляла бы восставшим революционерам. И чтобы эти четверо моих помощников были крепкие, загорелые, бесстрашные парни… и чтобы однажды выдался необыкновенно героический рейс.

Потом как-то я увидел в кино такую вот шхуну, с такими же мускулистыми парнями. Они занимались контрабандой. В этом кино рассказывалось об одном рискованном рейсе, где главную роль играла красивая женщина… уходя к себе в каюту, она достала изящный пистолет и сказала, чтобы без стука к ней не входили.

В детстве я любил книжки о морских плаваньях.

А вот сейчас я капитан тоже маленького суденышка, малого рыболовного сейнера, с экипажем семь человек, без меня. Мой сейнер ни в какие дальние плаванья по южным морям не плавает и никакой контрабандой не занимается, он ловит рыбу в одном море — Беринговом. Парни одеты не в белые форменки и белые клеши, а в тяжелые сапоги из воловьей кожи, в ватные штаны и свитера, обросли бородами. Физически они поздоровее матросов из моей мечты, особенно двое моих ближайших помощников, стармех Дед и старпом Казя Базя, — Дед еле пролазит в машинный люк, а Казя Базя никогда не знает усталости и может съесть ведро горохового супа, за один раз, конечно. Да и матросы… Женя, бывший мастер спорта по штанге в полутяжелом весе, Есенин — вообще-то его зовут Валентин, — бывший сплавщик леса с Ангары, кок Бес — Толик Салымов — почти двухметрового роста и физически очень сильный, второй механик Маркович — тоже ничего, тридцать лет рыбу ловит…

Сам сейнер хоть и без белоснежных парусов и совсем не изящный и чистенький, — он поцарапан и помят весенними льдами, потрепан штормами, с кучами всяких веревок, брезентов, досок, сачков, зюзьг на палубе и пропах рыбой до последнего гвоздя, — но к морю приспособлен вполне, из всех переделок выходил победителем.

В работе романтика есть, и большая романтика. Это не мечтательные прогулки по тропикам под благоухающим мерцаньем Южного Креста и Канопуса, а трепещущаяся на палубе рыба… много рыбы… много и всякая, которую мы каждый день поднимаем неводом с морского дна. Это вот романтически сладкое настроение всегда вспыхивает, особенно когда из пучины всплывает невод, похожий на шар, величиной с дом, набитый серебристой треской, и с него вода — фр-р-р! — так и течет или когда он у самого борта, уходя вглубь, покачивается, набитый золотистобрюхой камбалой.

Что же касается приключений, нервных встрясок и всяких аварий, то они как норма, собственно, без них нельзя; такова работа. Физические перегрузки тоже как норма.

Все это совершенно не так, как грезилось в детстве. Но все равно здорово, как это и вообще бывает в жизни, что в зрелом возрасте все оказывается совершенно другим, чем представлялось в детстве.

Надо еще добавить, что сейнер наш запланирован правлением колхоза к постановке в капитальный ремонт сразу же после путины — он хорошо поработал в последние годы. Особенно в нынешнюю путину. Мы держали первое место не только по колхозу и району, но и по всей Камчатке среди судов нашего типа, о нас постоянно писали газеты, трещало радио. А Женя, когда ездил в Петропавловск выдергивать зуб, то рассказывал, что врачи, узнав, с какого он судна, потихоньку, между собой, шептались:

— Это ж матрос с «сорок три ноль четыре», что первое место держит!

Даже когда он шел из больницы по главной улице, то прохожие останавливались и, глядя ему вслед, говорили:

— Это же матрос с «четверки».

— Ну?

— Да.

Столь космическим достижениям в работе мы, конечно же, были обязаны нашему капитану, Вовке Джеламану, с которым проработали несколько лет.

Ну, о нем. Вовка Джеламан, наш бывший кеп, человек необыкновенный. Это прежде всего рыбак, влюбленный в море и рыбу каждой своей жилочкой, рыбу он видит во сне и наяву, Берингово море изучил до последнего камешка на дне его, — этой зимой с Наташкой, шестилетней дочкой, вылепливали из пластилина рельеф морского дна, — тралы, кошельки и снюрневоды знает так, что преподаватели по промвооружению в мореходке, где он сдавал заочные экзамены, консультировались с ним. При всем при этом это умница, хитрец и упрямец до предела всякого предела. Доброты, щедрости и душевной широты у него без края, как само море. Как-то его жена Светка не дала парням на гулянку его премиальный аккордеон, мол, инструмент новый, подарочный, дорогой к тому же. Узнав об этом, Вовка растоптал аккордеон. Словом, о таких людях писал Горький:

«…понравился конь, так хоть полк солдат поставь сторожить того коня — все равно Лойко на нем гарцевать будет… Эге! Разве он кого боялся? Да приди к нему сатана со всею своею свитою… а деньги, кто хочет, тот и возьми… Нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было… и коли крикнет: «В ножи, товарищи! — то и пошли бы все в ножи, с кем указал бы».

Командиром этого сейнера я не хотел становиться ни с амбиционно-карьеристской стороны — капитанил я и на более современных рыболовных судах, ни с моральной — я знал, что первое место не удержу, значит, не сделаю добра ни колхозу, ни своим парням, — не будут говорить: