Николай Рыжих - Избранное

— Вот тебе уж действительно не хрена, — подступил к нему Геннадий, — днем ты ходишь по флоту стопки сшибаешь, а ночью спишь.

— А ты видал?

— Знаю, — резко, в тон ему ответил Геннадий.

— Что ты знаешь?

— Все твои лежбища.

— А ты там был?

— Был! — взорвался Геннадий. Ему невыносимо стало хамство Чомбы. — В столярном цехе был — у тебя там гнездо из стружек, на домиках был — ты там печку топишь, на старом плашкоуте был — ты туда электричество провел, обогреватель поставил. Сгоришь когда-нибудь сонный. — Геннадий задыхался. — Труды.

— Может, ты, ангел мой, был и там, где была моя бабка?

— Фух!.. Был, — устало отмахнулся Геннадий, — и там, где твоя бабка была.

— Мирошников, не хулигань, — вошел в приемную председатель.

— Да Василь Василич, — без тени улыбки продолжал Чомба, — ведь ваш зануда в гроб вгонит.

— Ты сам вгонишь кого угодно. Уноси свои сапоги, — тихо продолжал председатель, — ведь за тобой убирать надо.

— Василь Вас…

— Только гадить и умеешь, — поморщился председатель.

А Коля Страх шел по колхозу, ожесточенно плевался и что-то бормотал. Можно было разобрать лишь отдельные слова: «бог… крест… Христова шапка…»

На этот раз друзья поздно собрались у Геннадия. У Петруня дел невпроворот: флот надо снабдить денежным, вещевым, продуктовым довольствием на пять — семь месяцев, закрыть наряды за зимний ремонт флота, успеть до выхода в море провести инвентаризацию. А тут собрания, совещания.

У Виктора тоже весна, отел. Он, как только пришел, завалился и уснул. Последним пришел Платоныч.

На столе, как всегда, шипел чайник, стояли стаканы в подстаканниках. На низеньком трехногом, уже не Ванькиного изготовления, столике были разбросаны карты. Хоть время было уже к полуночи, но к картам никто не прикасался.

— Устал я сегодня, — сказал Геннадий, расслабленно вытягивая ноги. Он сидел в шезлонге, вяло щелкал подтяжками.

— Небось опять фокусы откидывал? — спросил Платоныч. Он мастерил пуншик.

— Да какие фокусы, Платоныч! Впрочем, не я отмачивал, а они. Они.

— Выходит, один ты идешь в ногу, а вся рота не в ногу.

— Ты только послушай, — вспыхнул Геннадий. — И внимательно! Ведь у меня собралась запорожская сеча. Это не то, что твои сезонники. У тебя просто: что не так, трудовую сунул в зубы, и пусть едет откуда приехал.

— Очень здорово, — поднял бровь директор.

— А у меня чертов клубок, — не обратив внимания на иронию, кипятился Геннадий. — Вчера поступил звонок — пьют в боцманском помещении. С получки у них же, видите ли, закон. Некогда было сходить разогнать, вызываю боцмана. Он хлопает глазами как истукан: «Ничего не знаю, в кузне был, скобы отжигал». Вызываю другого деятеля, завхоза, наверняка знаю, что и он там был…

— Без него не обойдется, — вмешался Петрунь. — Если не сам организовал. Гм!

— Спрашиваю, что там у вас в боцманском помещении творилось вчера? — продолжал Геннадий. — И он совершенно спокойно отвечает. «Ничего особенного, все нормально». — Как нормально? Ведь выпивали.

— В пределах разумного… расслабились, поговорили.

— Пьянку ты считаешь нормальным явлением, спрашиваю. Он разводит руками: «Ничего страшного».

— Гм! Ничего страшного, — иронически заметил Петрунь. — На бровях выползали. Оно ж как у них? Как дорвутся до этой гадости — предела нету. Там этот Страх…

— Кстати, о нем, об этой легендарной личности, — прервал Петруня Геннадий. — Тот сам ко мне пришел, заявки принес. Только вошел ко мне в кабинет, дохнул — и цветы завяли. Спрашиваю: «С похмелья?» — «Ни-ни», — говорит и так смотрит, будто прав. Говорю: «Придешь, когда протрезвеешь». — Он разорвал все документы, хлопнул дверью и ушел.

— Это хам, — вмешался Петрунь, давняя обида так и обожгла его. Шесть лет назад Страх опозорил его на всю Камчатку — беспроволочный телеграф куда как исправно работает, — когда приносил наряды за ремонт «Спутника». Эти наряды показались Петруню завышенными, он не стал подписывать. Страх разорвал эти наряды на тысячу рублей и бросил в лицо Петруню: «На, жри!» — Это хам, — вздохнул Петрунь.

— Самый настоящий, — согласился Геннадий. — Все разорвал и бросил на стол.

— Его замашки. Его.

— Не понимаю вас, друзья мои, — грустно заговорил Платоныч. — А вот у Василия Васильевича этого не бывает. Не умеете вы ладить с народом. Терпения…

— Терпения-а! — вспыхнул Геннадий и подвинулся к директору комбината. — Какое тут может быть терпение! Сегодня мне этого Чомбу захотелось избить!

— Этого надо бы, — согласился директор. — Ты, Геннадий Семенович, здорово не прыгай, а учись. Тебе есть у кого поучиться.

— Василия Васильевича имеешь в виду?

— Да. У него опыт.

— Да что он, твой опыт? — кипятился Геннадий. — Ведь ваш хваленый Василий Васильевич таблицу умножения не знает. Сам решительно ни одного вопроса решить не может. Чего дело ни коснется — «решили на заседании правления» или «решили на расширенном заседании».

А на этом расширенном заседании соберутся такие, как Магомедов да Демидов, попробуй переубеди их. Такие колоды… Ведь море они считают своим огородом. А что с них взять? Ведь ничего не знают, а главное, не хотят ни о чем думать.

— Ой ли? — поднял бровь директор.

— Да, да, да, — горел Геннадий. — Мы с инженером по добыче внесли предложение: несколько наших океанских сейнеров бросить на местный лов, на сельдь. Ведь океанским сейнером ее можно взять гораздо больше. И Василий Васильевич против. И Демидовы…

— На это район не пойдет, — сказал директор. — Преступление.

— Но «Тумгутуму»-то район разрешил?

— Вам стыдно с «Тумгутумом» равняться, они из долгов не вылазят.

— Район разрешил бы, — вздохнул Петрунь, — добиться можно.

— Да, конечно, разрешил бы, — отмахнулся Геннадий. — Ну, ладно, положим, что район и не разрешил бы большой флот бросать на сельдь. Но другое прибыльное дело прохлопали. Ведь на лосось нам разрешили поставить два экспериментальных невода. Я предлагал поставить их уже на обследованные участки, ведь с них рыба тоже идет в план. И все бригадиры возмутились. Как один…

Директор засмеялся.

— …этот, как его, Труш — про солидарность распинался.

— Гм! Солидарность, — вмешался Петрунь. — Знаем мы эту солидарность. Больше чем на полторы нормы они выполнять не будут, хотя возможность на все две или три. А почему? Потому что расценки снизят, повысят нормы. Вот где собака зарыта, а не в солидарности.

— Избаловались наши, избаловались, — продолжал Геннадий.

— Ведь ты хотел контрабандой протащить эти невода? — спросил директор. — Ведь за это по головке не погладят.

— А кто узнает?

— Да кто может узнать? — поддержал Геннадия Петрунь. — Мы сами не знаем, где она есть, а где ее нету. Ведь это рыба.