Людмила Репина - Был смирный день

Все лето по лесам да по болотам лазает, и уснет на природе, и пропитается, там же в речке выкупается, белье свое цыганистое выстирает, на лугу расстелет по цветам, быстро высыхает. Выберет траву помягче, раскинется на ней, небом да ясным солнышком любуется. Цветов тут же нарвет, венок сплетет да бусы сделает — нарядится. Ну чисто фантик. У девок наших такого житья не бывало. Какие у нее заботы? О годах ее не спрашивали: все свежа да румяна, лугом да солнцем с нее отдает.

Летом все работой заняты. Лето зиму кормит. В эту пору все при деле. А приедет гость в деревню, через неделю — свой. Про всех и про все знает. И, наверно, в первый же день узнает о Фетинке. Ходит она по деревне — всегда легка на помине, как будто только и разговору, что про нее.

Оделась ли баба в пестрое — «Ну, вырядилась, как Фетинка», — упрекает муж.

А баба в ответ: «И ты не лучше Фетинки…» — и начнет его журить за то, что по хозяйству что-то забыл сделать или бросил наполовину недоделанное.

Загулялась девка до утра, мать ей выговаривает: «Ты что, хочешь жить, не замечая ни дня ни ночи, как Фетинка?»

Дети играют. Начнут представляться: ходить как Варя-Фетинка, рядиться в пестрое тряпье.

На масленицу несколько Фетинок в хороводе.

Самой же Варе-Фетинке отчитываться не перед кем и торопиться тоже не к кому.

Деревня — одна семья, и заботиться, и терпеть, и кормить-поить, и учить уму-разуму, или беспокоиться и обихаживать, куражиться или оплакивать — долг каждого. Так уж заведено у русских — живет душа местной историей, радость ли, боль ли, — все едино. Близки и свои задачливые, и свои несчастливые. И кровней принимаются те, чье горе лежит осколком у сердца и долго еще будет напоминанием общего для всех несчастья.

«Живет в деревне Варя-Фетинка»… Можно бесконечно гадать, вдаваясь в созвучие ли слова, или в детали быта, связанные с человеком, получившим прозвище или второе имя, — бесполезно, — прозвище всегда рождается стихийно, как семя, принесенное ветром, и если удачно оно, то так прилипает, что становится сокращенным наименованием фамилии, имени и отчества. Все же человек человека любит больше всего на свете. С этим никто и никогда не будет спорить. И если отнять у человека человека, происходит трагедия. Тем более если это самый любимый, единственный и незаменимый.

Вы правильно поняли, читатель: вам предстоит прочесть рассказ о том, как живет на свете один человек, потерявший навсегда другого человека, любимого им.

Для чего живет она? Наверно, оставлена судьбой как памятник той трагедии, что была, тем более что трагедия эта вошла в каждый дом. Этот «живой памятник» ходит по деревне и попадается на глаза, как свечка за упокой души любого погибшего на войне, родственника или возлюбленного.

Но, чтобы представить вам то, что мне довелось наблюдать, тоже сироте безотцовской, родившейся в канун Победы, надо описать непосредственно жизнь деревни, в которой живет Варя-Фетинка.

Для меня слово «Фетинка» звучит как слово, прилагательное к слову Варвара. Оно как платье, как цвет материи, как цвет того многоцветного многопретерпевшего времени. В нем много красного и зеленого, желтого и синего — цвета звезды и крови, солдатской формы и солнца, льняных полей и васильковых глаз ее возлюбленного Макара.

Образ Фетинки оставил, пожалуй, наиболее неизгладимый отпечаток в памяти о детстве, потряс до глубины души и заставил жалеть всех людей, любить их, какие бы они ни были.

Притихшая за ночь деревня еле просыпалась, изнутри приглушенно по-старчески покашливала, слышался писклявый детский плач.

Собаки недовольно тявкали, закрытые по дворам еще с вечера, — по ночам здесь шатались волки, и кое-где были видны черные потроха неусидевших за затворами собак.

Почтальонка Ольюшка вышла с утра, еще не вытопив свою печь.

Мелькали окна, выходящие ко крыльцам, отсветы от кухонь вспыхивали по сугробам мертвенными бликами.

С нижнего конца деревни, со всполья, поднималась понуро упряжка, ее встретила лаем первая выбежавшая дворняжка, поела снега, поперхнувшись, замолкла и остановилась, давая дорогу лошади, тихо и мерно входящей в деревню.

Под большой темной шалью, словно птица под крылом, несла женщина почтальонскую сумку.

Поравнявшись с Ольюшкой, лошадь, дремавшая на ходу, от неожиданности фыркнула и соступила с дороги.

Почтальонка поздоровалась с мужиком и посетовала, что вон и лошади стали ее пугаться. Она заглянула в дровни, занесенные снегом, и, побледнев, отшатнулась.

— Господи, Варвара…

Ольюшка поправила смерзшиеся и твердые, как жесть, волосы, свисавшие с дровней, и пошла следом, думая над тем, что похоронка, которую вчера она передала Варваре, обернулась смертью.

Любопытных этим ранним сумеречным утром почти не было. Выбежала Марья, соседка Варвары, за ней ее дети, подошли глухонемые сестры Таня с Феней, что жили насупротив, да вездесущая баушка Дуня появилась — бегала ни свет ни заря на колодец за водой.

Мужик остановил лошадь, смахнул с дровней снег.

Лежала в них молодая женщина. С зимнего неба падал снег ленивыми крупными хлопьями, а она была в одном легком платье и с расплетенными косами, — как из бани, и измазана была в чем-то густо-красном. Когда взялись переносить ее в дом, голова запрокинулась, и глаза открылись, и в них тоже падал снег.

Молодую положили на широкую кровать, и Марья, не выдержав безмолвия, запричитала:

— Да как же тебя угораздило, да что тебя надоуми-ло-о-о! Милая ты моя, лебедушка белая-а…

Мужик подошел с самокруткой к лампе и, прикурив, распорядился:

— Марья, хватит выть, беги к старухе Моховой. Пусть обмоет да молитву отчитает… — и, глубоко затянувшись, пояснил: — На болоте нашел, за перелеском. Искровенилась вся, не разобрать в темноте-то. Видать, все болото облазала, а наст как ножом режет. По волосьям только и узнал, висят на кусте, запутались, а саму-то уже снегом занесло…

Баушка Дуня прошла на кухню загасить печь, затопленную было Марьей.

Очнулась молодая ночью, глаза открыла и ощутила жар и пустоту, мерещилось, будто бы душа ее легким паром улетучилась, оставив ей только это пустое тело, которое не чувствовало, на чем оно лежит, и не испытывало никаких желаний.

С гудом и писком кружились над ней огромные комары и летучие мыши, хлопали крыльями большие бабочки, садясь прямо над головой на железные обручи кровати, и обвевали ее лицо и тело жарким ветром.

Знакомая на вид женщина склоняла к ней голову, приглядываясь и окропляя водой ее лицо.

— Попила бы хоть водички святой, — просила она.

Но ничего не хотелось.

Сквозь шум и гуденье она вслушивалась — говорили где-то рядом, как молодая женщина получила похоронку и никто не видел, как она убежала из дому, блуждала по болоту и как ее там, полузамерзшую, нашли.