Людмила Репина - Был смирный день

В избе потемнело, и с новой силой загудели комары, запищали мыши и захлопали крыльями бабочки. Затем видения исчезли, и снова молодая перестала слышать.

В избу заходили люди, и Марья все рассказывала, что им-то пришлось пережить: когда Варвару привезли, положили на кровать, то волосы ее стали оттаивать, — клюква-то из них на пол и посыпалась мерзлая, камушками, ровно слезы замерзшие скатывались. А баушка Дуня так перепугалась, что сразу домой засобиралась, деточки, говорит, у нее дома одне, обревелись. Варвару обмыли, обрядили в ее венчальное платье, и старуха Мохова стала молитву читать над ней. Сутки читала. На другой день к вечеру у Варвары вдруг румянец и появился. «Ну, милые мои, видывались ли такие виды, чтоб покойники вдруг зарумянивались…» — говорила Марья.

Проснулась Варвара от ощущения под собой мягкого песка. И был он чистый и светлый, а над нею река тихая, бесшумно рыбы плавают и шевелят ртами. Вот одна белая проплыла прямо перед глазами, вильнула красными плавниками и хвостом, за ней другая, с любопытством заглядывая в глаза. Вдруг увидела — не рыба склонилась над нею, а женское лицо, и явственно слышится разговор. Но в глаза, через толщу воды в реке, слепит солнце мутное, и веки закрываются, и она снова лежит недвижима и не знает: люди говорят рядом или рыбы, и кто она, где, и будто не слушает, а сон видит. А речь идет о чьем-то счастье, но не завидно ей, потому что она была уже не она и ничего не помнила и не представляла, кто она и что с нею, и имени своего тоже не помнила.

Говорили три голоса, приглушенно и вкрадчиво:

— А пара какая была. Оба молодые да красивые. Он парень веселый, глядит соколом, глаза ясные, на дело спорый. Идут, помнится, они с поля, и на голове у нее венок, васильки да ромашки вплетены в колоски. И в руках букет.

Чуть не на крыльях мчатся. А я все из своего окна смотрю и вижу, никак к матери ведет. Взяла миску, вроде за делом к ним пошла, но в дом не вхожу, окна-те открыты, я и слушаю: «Посмотри, говорит, мама, на эту девушку и подумай, зачем я к тебе ее привел?» А мать-то Макарушкина, царство ей небесное, ему и отвечает: «Смотрела я да заглядывалась на наших невест — хороши, но такой красы ненаглядной не привидывала». А они бух к ней в ноги: «Мамочка, мамочка, полюбились мы». Ну, мать, что мать: «Совет вам да любовь, дай вам бог так любить и уважать всю жизнь. Не было у меня дочки, теперь есть».

— А я тоже видела их вместе: бегу я как-то по-за огородами, это весной было, как раз перед войной. А цвело-то все кругом, ну диво, чисто диво. Иду это я, думаю, крапивы бы мне где поросенку нащипать, подошла это и слышу: в огороде у них воркуют двое, вижу, стоят и вот обнимаются, и вот целуются. Я думаю, что из них дальше будет? И схоронилась за углом, малинник у них в угле-то цвел, и не видно меня. А он, молодой-то, взял ее на руки да и понес меж гряд и как дите малое и баюкает и приговаривает: голубка, чу, моя, да ненаглядная моя. Так вот все носил да носил, я уж устала смотреть. Отдохнула, цвету нанюхалась и подалась потихоньку, думаю, не сглазить бы, уж больно они хороши были оба.

— Вот, милая, как все начинается и как все обертывается. Видимо, лето красное в году два раза не живет.

— И я на нее налюбоваться не могла: идет с работы, бывало, швея-то наша, модница, платье по фигурке сшила, коса вокруг головы, да вся такая ладная, а к щекам спичку поднеси, так вспыхнет — такой румянец был. Другой раз глянуть глаза не поднимаются…

— А свадьбу-то их помнишь?

— Как не помнить! Свадьба была на всю деревню. Как поехали по деревне кататься на тройке, а молодежь-то ленты растянули поперек дороги и гостинцев просят…

Ленты, ленты, разноцветные, так и вьются, и вьются, и летают…

Она с интересом стала вглядываться в тех, кто говорит, вот прошла одна из говоривших в угол и положила свернутую бумагу за картинку, спрятала. А она лежала и думала, что ж это за мужчина там с бородой в углу и свет перед ним?

А те люди в руках какую-то рамку держали — чем-то любовались. А на стене квадрат пустой отличается пятном светлым на обоях. Что-то там висело, но что?..

Лето кончилось. Вот-вот покатятся поспешные денечки бабьего лета. Нигде и никто так не ждет его прихода, как деревня. Лето — пора страдная, кормилица, понятно. С весны ранней как пошло: вспахать, посеять, потом прополка, потом боронование, потом окучка, потом полив, потом сенокос подошел, потом уборка зерновых, сбор плодовоягодных, овощных, одно созревает за другим — всюду забота и сила требуется. И, наконец, бабье лето. Последняя неделя сентября — начало октября.

Во времена мирные, чистые и памятные наступают золотые бабьи деньки. И не за отчаянье зовут их — бабье лето, — за заботы домашние, ласковые. Последняя возможность для хозяйки просушить зимнюю одежду, вынуть ее из пронафталиненных сундуков, протянуть на заулках веревки, и развесить лисьи шубы, собольи воротники, бостоновые костюмы. Моют избы, сени, заменяют подстилку для скота. Чтобы во дворе было сухо и чисто, кладут желтую солому. Валиками шлепают половики на прудах и озере. Укладывают на подволоку в сено недозревшие сливы, яблоки-антоновку и зимовку, тогда они улежатся, дозреют там. Вяжут из калины лесной да рябины веники и вешают сушить. Калину потом зимой парят с сахаром в горшках в печи. А рябину, ту вымораживают и едят от угару. Бруснику замачивают с яблоками в кадках, а ядреный морс подают в праздники на похмелье. Капусту рубят, шинкуют. Огурцы же давно засолены. И пахнет по утрам пряным солодом и молодым хлебом. Ребятишки, бросив портфели, после уроков целыми днями играют, как бывало в летние дни, на середине дороги в вышибалу или в казаков-разбойников, опоясывая всю деревню стрелами. Матери снуют по соседкам, одалживаются секретами разносолов, специями, листом лавровым, смородинным, дубовым. А мужички уже приглядываются, ощупывают свиней и бычков, хорошо ли откормлены, — скоро убой.

Деревня вся пестрая, как шаль девичья, нарядная…

Но то золотое времечко, как сказка детская, забылось за долгое военное лихолетье.

Уставали бабы. В колхозе работы кончались, так на льнозавод стали посылать, — лен стлать, трепать. За огородом следить некогда. Ничего, почитай, не сняли. Вот брусники наберут по ходу на работу да обратно. Ее брать нетрудно. На огороде яблоки, вишни, сливы, хоть немного времечка урвать надо, того, другого по хозяйству запасти. Как стали приходить солдатики с фронту, стали отмечаться праздники. То в одном доме объявлялся жданный, гаданный, то в другом. От мала до стара приходили посмотреть на вернувшегося. Кому мест не хватало, шли со своими стульями и табуретками. Сидел фронтовик как жених — в красном углу при орденах. Жена-невеста с выводком ребят — рядом. Сидит, глядит, вдруг прижмется к пустому рукаву, заплачет. Тогда глядельщики тоже начинали голосить.