Людмила Репина - Был смирный день

Налив чашку кваса, она протянула ему, стараясь не коснуться его руки. Он так же осторожно принял питье.

Квас походил на хмельную брагу. Пузырьки воздуха так и бегали внутри графина, стремясь к горлышку. Егор выпил не отрываясь.

Каждый вечер у конторы правления, несмотря на донимавшее комарье, молодежь во главе с гармонистом собиралась на гуляночку. Приходили сюда и шутковатые старухи, вслух обсмеивающие некоторые скоромодные выходки молодых, заглядывал и дежурный конюх с зажженным фонарем из ближней конюшни, и толклись неуложенные спать ребятишки.

Слышался смех, перекличка частушек, нелепые россказни, кому-то преподносились букеты из молодой крапивы или бузины. Детишки скакали на одной ножке, передразнивали взрослых, визжали, прятались под фартуки старух, когда к ним приближались родственники уводить домой спать.

Девки на пятачке всегда скрывали свои симпатии и даже старались, наоборот, выказать больше внимания тем парням, которых недолюбливали, вызывая ревность любимых и тем стараясь сбить с толку насмешливых старух и нетерпеливых ребятишек.

Егор стоял, подпирая стропила правленческого крыльца. Анюся вилась возле чернявого сухопарого молодца, городского, гостившего у дядьев, уговаривая его всегда приходить сюда на гуляночку. Потому что в этой деревне все парни такие скромники, и хотя и есть хорошие работники, да за девками ухаживать не умеют.

Егор догадывался, что все эти выходки и разговорчики относятся исключительно к его особе, но все про него и думать забыли, и он навлек на свое лицо сонно-безразличную гримасу, а старухи вовсю стали наговаривать чернявому, что вот-де как самая наилучшая из девок за тобой ухаживает, ты, парень, не теряйся, сватов засылай, а невеста она всем вышла хоть куда. Только платье модное надеть на нее, а огня у городских невест не занимать, не осрамит деревню, нет.

Анюся продолжала разыгрывать из себя невесту весь вечер. Чернявый — Федькой звать — сначала поглядывал на подругу Анюси, Тамару, высокую, с черными глазами, но потом и впрямь стал отвечать на Анюсины шуточки.

Девки уже отплясали и «Елецкого», и «Цыганочку», и «Семеновну», и кадриль и перешли наконец полностью на шутки, подбирая кавалеров для провожанья.

Тамара одна заметила недовольные взгляды Егора, а так как он нравился ей, то решила поддержать весь этот маскарад. Она вынула ведро из-под правленческого крыльца, послала подростков набрать воды из пруда и наломать веник из полыни. И когда ребята все принесли, то вышла и объявила, что венчание молодых будет произведено немедленно.

Федька стал упираться. Кто их знает, в городе девки не такие бойкие, таких шуток не допускают, обсмеют его здесь, что и носу потом не покажешь.

Но Анюся, громко хохоча, уже делала из батистового головного платка фату, назначались подсадные мать с отцом, крестный с крестной, шафер с шаферицей, самых маленьких ребятишек поставили сзади поддерживать подол ее, «невестиного», платья.

Тамара подбирала какого посолидней «попа» из парней, прятавшихся за других. Но, не вытянув никого, Тамара решила сама быть за «попа», тем острей будет эта шумиха. Она встала с ведром перед шеренгой и, пока не расклеилось это венчание, стала мочить веник в ведре и опрыскивать молодых и гостей. Махала веником над головами, объявляя:

— Венчаются раб божий Федор с рабой божией Анной на веки вечные! Живите в мире и согласии! Аминь.

Анюся хохотала аж до слез, уже было видно, что она хотела кому-то досадить всей этой церемонией.

Старухи кто смеялся, кидая меткие прибаутки молодым, а кто плевался и отмахивался, говоря при этом в гневе:

— Нашли игрушку, греховодники, погодите, вот бог вас накажет.

Наконец гармонист встал, запел любимую, и пошли парами и рядами в деревню, стараясь быть возле тех, кого хотелось бы проводить до крыльца.

Егор шел в последней шеренге, среди присмиревших девушек, в середине между двумя подружками — Тамарой и Анюсей. Чернявый парень все старался схватить свою «молодую» за локоть, но теперь она уже не на шутку и сама поняла: не было бы каких нелепых слухов, — оборачивалась и с маху рубила ладонью его по шее, таскала за чупрун, поддавала коленкой ему под зад, — ничего не помогало. Чернявый пристал как банный лист. Ряды перекликались, сочувствуя то ей, то ему, предлагали развестись завтра же на «пятачке», предлагали заключить мировую, и все с шутками и со смешками, незаметно, парами, расходились до крыльца.

Анюся шла теперь, тихая и смущенная, между двумя парнями, нелюбым и любым. Чернявый не отступал ни на шаг и мимоходом выведал уже, что Егор всего лишь пастух и что у Анюты он сегодня проживает по очередности. Егор же степенно отставал на полшага, отвечая безучастно на Тамарины вопросы и доигрывал эту «кадриль» до конца, стараясь показать, что ее, Анюси, желания — для него закон.

Анюся чуть не плакала, и в то же время ей казалось, что в глазах друзей и Егора она должна выглядеть недоступной, мол, вот какая я девушка, нарасхват, даже парень из города не отказался бы. И в то же время в душе корила себя, что испортила настроение и себе и Егору. И этот «муж» не отстает, а просить Егора вступиться она не смела, ей казалось, если он любит ее, то в обиду не даст.

Когда подошли к дому, чернявый, видимо, понял, что в дом его не впустят, остановился у палисадника.

Тамара позвала городского рвать отцветающую сирень.

Анюся и Егор вошли в дом. Молодая хозяйка налила холодной воды в рукомойник, и пастух умылся.

Анюся пошла в боковушку и при раздвинутых дверных занавесях стала раздевать свою высокую, ажурную в белом кровать. Мол, пусть знает, какая в приданое у нее будет постель. Егор попросил постелить ему на полу, или, лучше всего, он пойдет на сеновал.

Анюся постлала Егору на полу, а сама стала укладываться на свое приданое, пусть посмотрит, какая она королева на этой кровати.

Она ждала, что Егор заговорит с ней о своих чувствах или хотя бы о чем-нибудь, только б не молчать, в молчании какая-то неловкость, но пастух как воды в рот набрал, все вздыхает да брови хмурит. Ну ладно, парень, как бы ты не проморгал свое счастье.

Анюся погасила свет.

Еще при свете, когда Анюся разбирала свою девичью постель, Егор любовался ее белыми руками, обнаженной шеей, косой, спускавшейся ниже пояса. Взмахами белокрылой лебедушки мелькали они в глазах Егора. Свет был погашен, но Егору еще виделись белые руки, взбивающие пышные подушки, извивающаяся по спине коса. Анюся молчала, а пастух онемел от видений.

Вдруг в окно бросили камушком. Анюся молвила, спокойно, по-домашнему:

— Егор, глянь, кто это там?