Григорий Терещенко - Медсанбат

Иван достал из-под сиденья сверток. Острым ножом открыл банку свиной тушенки, нарезал маленькие куски хлеба. Ел он не спеша, рассудительно, по-хозяйски. Так, наверное, чтобы и вкус почувствовать, и съесть не много. Наталье это понравилось. Другой ест, хватает куски побольше, а оно и сытости никакой нет.

После трапезы Копейкин начал мяться:

— Я хочу вам сказать...

— Что? — безразлично спросила Наталка. Она снова почувствовала, что глаза у нее слипаются, больше всего на свете хотелось бы сладко потянуться и, свернувшись калачиком, уснуть.

— Что же вы замолчали? — спросила она.

Копейкин не знал, с чего начать. Кто бы подумал: Иван Копейкин трус! А его что-то вроде удерживало от этого разговора. Может, подождать с объяснением?

— Знаете, Наталочка... Как услышал я ваш милый голосок да вашу украинскую певучую речь, тогда ещё, в военных лагерях, так и подумал: пропал ты, Иван Копейкин. С того дня и думаю про вас. Вот она, та самая девушка, единственная...

— Ах, Копейкин, Копейкин...

— Нет, не перебивайте меня, — дыхание отрывистое. — Я и так тушуюсь. В общем, предлагаю руку и сердце!

— Ах, Иван! Зачем вы все это придумали? Так было хорошо, как два товарища ехали мы с вами, а теперь я больше с вами не поеду.

— Это и весь сказ?

— Да вы не обижайтесь, — поглядела она недоброжелательно сузившимися глазами. — Ну какая может быть любовь на фронте? Так, увлечение...

— Но вы же с Петром Фирсановым дружили? Все знают.

— То не такая дружба, Иван. Ты другую дружбу предлагаешь. Я тебя знаю трошки.

— Дак и мы давай так дружить, как два товарища. Я для тебя все сделаю...

— Не знаю. Не знаю...

И замолчала. Молчал и Иван. Он, наверное, ругал себя. Не вовремя начал этот разговор, надо бы повременить. А тут еще Фирсанова назвал. Дурак набитый! Возвратившись из рейса, он все-таки сказал ей:

— Ой, убили вы меня, Наталочка! Пыжься не пыжься, значит, не мил.

— Ничего, от этого не умирают, — весело ответила Наталья.

Больше с Иваном Копейкиным она не ездила — попросилась у Шевченко на другую машину.

В полдень военврач третьего ранга Горяинов приказал вынести из соседней комнаты послеоперационных раненых.

— Что случилось? — забеспокоились раненые бойцы. — Уж не фрицы ли опомнились? Ведь совсем рядом передовая линия.

— Нет! Нет! — на ходу бросает сержант Додонова.

А раненых санитары из числа выздоравливающих осторожно кладут на носилки и молча выносят. Они не знают, что предстоит особая операция.

Привезли молодого бойца. А в бедре — мина. Она, правда, небольшая. И боец пока живой. В общем, человек оказался заминированным. Но вел он себя как ни в чем не бывало, спокойно. Под выгоревшими бровями поблескивали светлые насмешливые глаза, полные какой-то внутренней энергии, какие всегда выдают людей сильных и уверенных.

— Да, под страшный минометный огонь мы попали в овраге, но никто не повернул назад, никто не струсил, говорил заминированный боец.

Горяинов приказывает перенести бойца на операционный стол.

— Доктор, прошу вас, в случае чего, похоронку родным не шлите, — попросил боец. — Пусть ждут. Без вести пропавший — и все. Им легче будет.

— В случае чего, браток, мы под одной звездочкой лежать будем. Понял? Другие похоронку пошлют.

— Это верно, — произнес боец и умолк.

Закусив губу, он неподвижно лежал на операционном столе и с затаенным страхом ожидал той минуты, когда мина будет извлечена.

Старшая операционная сестра Людмила Лебедь подготовила скальпель, шину, зажимы для сосудов, иглы, шелковые нитки.

В операционную вошла Снегирева.

— Может, помочь? — стараясь скрыть волнение, спросила и села.

— Ну зачем же рисковать? — возражает Горяинов. — Я всех прогнал, только за дверью попросил подежурить Шевченко и вот остаюсь со старшей операционной строй. Так, Людмила?

Лебедь молча кивает головой. Разве может она отказаться, когда ей доверяют, хотя и страшно? Очень страшно

Людмила осторожно накрывает лицо бойца маской с эфиром. И он тут же засыпает.

— Спирт, — говорит Горяинов, — Скальпель!

И вот уже хирург медленно, почти незаметно скальпель к мине. За скальпелем бежит тоненький ручеек крови. Секундная пауза. Николай Александрович щупает основание мины. На лбу выступают капельки пота. Скальпель идет глубже. Еще глубже. Еще чуть-чуть. Снова пауза. И Горяинов осторожно, словно занозу, вытаскивает мину.

— Пригласите Шевченко, — просит Людмилу Николай Александрович.

Шевченко осторожно разряжает милу и несёт за дворы.

Пришли машины с ранеными и простаивают.

— А вы спрашиваете за оборачиваемость машин, — жалуются водители командиру эвакотранспортного взвода. — Полчаса волынят.

Шевченко сам пошел в приемно-сортировочный взвод. Там по-прежнему распоряжалась Анка Широкая. У нее неимоверная нагрузка. Надо было рассортировать за сутки сотни раненых. Часто не успеешь разобраться с прибывшими, не приготовишься к очередному приему, как привозят новых раненых. И их надо определить. Нужно в огромном помещении красного уголка колхозной бригады установить печи-бочки, приготовить нары, где-то добыть соломы, чтобы хоть тяжелораненых не ложить на холодный пол. Нельзя надеяться на всеуспевающего Комаревича, у него сейчас во сто крат прибавилось забот.

Нештатных санитаров из числа выздоравливающих мало. Их ждал фронт, и в медсанбате без них не обойтись. Они разгружают раненых, кормят их, подносят «утки» и топят печи.

Автомашины и гужтранспорт возили тех, кто не мог идти, а другие, получив перевязку на поле боя или в санитарной части полка, добирались до медсанбата сами. Бойцов, получивших ранение в руку, недолюбливали, к ним присматривались. Даже кличка к ним прилипла — «голосовальщики». Встречались и самострелы.

— Сестра, пить! — просит тяжелораненый боец, которого только что сгрузили с автомашины.

— Сестра, подойдите ко мне! — звал сержант с забинтованной головой.

И сестра бегает от одного к другому.

Легкораненые пристроились у крыльца и ведут совсем мирные разговоры:

— Мы с женой жили хорошо. Не ссорились...

— С женой даже поссоришься — и то приятно.

— Без жени — що борщ без соли.

— А ты кого-нибудь любил?

— Любил! Любил! У меня двое детей!

— Спасибо, сестрица, — благодарит сержант, у которого сестра поправила повязку на голове. — У тебя ловко получается. До войны в больнице работала?

— Да нет....

Еще одна полуторка подходит.

— О боже! — вскрикивает Анка. — Еще тех не определили, а уже новые. Что-то сегодня снова посыпало.

«Посыпало! — подумал Шевченко. — Как же автомобилистам теперь справиться?»

Многих раненых надо срочно нести в перевязочную. Санитаров мало. Легкораненых и выздоравливающих нет. До штаба дивизии дошли слухи, что медсанбат задерживает около взвода выздоравливающих, используя их санитарами. Налетел помощник начальника штаба дивизия и всех их направил в свои части. Штатные санитары смертельно устали. Анка зовет Бочкову, и, взяв носилки, они носят раненых.