Леонид Радищев - Крепкая подпись

Председатель Совета

Народных Комиссаров.

Т. Семашко!

Прошу Вас распорядиться об отправке в К р ы м в одну из тамошних санаторий сестры Солдатенковской больницы Е к а т е р и н ы А л е к с е е в н ы Н е ч к и н о й для лечения и отдыха.

Не откажите сообщить мне копию Вашего распоряжения по этому делу, а если Вы встретите какие-либо препятствия к исполнению моей просьбы, то прошу черкнуть, в чем эти препятствия.

Человек шел по весенней Москве, старательно обходя голубые лужи, насвистывал и весело думал: «До чего же хорошая вещь — это самое солнце! Сколько света — и совершенно бесплатно! И никаких тебе хлопот, никаких тебе вспышек магния! Нет, с сегодняшнего дня определенно перехожу на иждивение солнца!»

На все блага, даруемые ранней московской весной, человек смотрел со своей, так сказать, колокольни: он был фотограф. И не просто фотограф, а «наш фотокорреспондент», как сообщали газеты под его снимками.

Нынешние фотокорреспонденты — щеголеватые молодые люди в светлых плащах, с красивыми кожаными футлярами через плечо — улыбнулись бы, наверно, при виде его странного одеяния из выцветшей лиловой портьеры, огромных валенок, подшитых красной резиной, а главное — его фотоаппарата, похожего на средней величины шарманку.

И все же он наверняка не согласился бы поменяться с ними: вот этой шарманкой он снимал самый первый советский Май, и первый субботник, и открытие первого Дома отдыха, и первый танк, отбитый в бою у белых…

А сегодня газета поручила ему съемки в Свердловском университете на собрании партработников, уезжающих в деревню. В огромной аудитории Свердловки плавал синий махорочный дым. В оттаявшие стекла лились широкие потоки света. На возвышении стоял стол, покрытый неровным куском кумача. На стене висела саженная карта бывшей Российской империи, исколотая цветными флажками.

Повестка дня этого собрания выглядела очень мирно: «О работе в деревне». Но люди, собравшиеся здесь, должны были в этот же день выехать в районы, охваченные кулацким восстанием, пробиваясь сквозь вокзальные пробки, железнодорожную неразбериху…

Фотограф повертелся тут и там, залез на подоконник и щелкнул первый ряд («Слушают докладчика»).

Нацелил аппарат повыше и щелкнул еще раз («Общий вид зала»).

Он суетился несколько больше, чем полагалось бы «нашему фотокорреспонденту», но это объяснялось, конечно, его молодостью — вряд ли было ему двадцать лет.

Сделав два-три снимка, он стал выискивать удобную позицию, чтобы запечатлеть докладчика возле карты с указкою в руке. И вдруг где-то в передних рядах раздались несмелые хлопки, а потом аплодисменты грянули с оглушительной, все возрастающей силой.

«Наш фотокорреспондент» растерялся — что-то такое он пропустил. Он увидел только, что все поднялись со своих мест. Пришлось изо всех сил тянуться на цыпочках да еще удерживать в равновесии громоздкую «шарманку» с треножником. С тихим ожесточением, работая свободной рукой, он стал пробиваться вперед…

Невысокий плотный человек в коричневом пиджаке торопливо прошел в президиум.

Сердце у «нашего фотокорреспондента» подпрыгнуло в груди, рука сжала треножник. «Это же Ленин!» — чуть не вскрикнул он.

Ленин сидел в десяти шагах от него и глядел в разбушевавшийся зал прищурившись и потирая высокий лоб.

«Бог ты мой, — смятенно думал фотограф. — Ведь это настоящий Ленин!.. Владимир Ильич… И какой кадр!.. Какое освещение!.. Какой случай!..»

А случай был трудный, очень трудный.

Владимир Ильич не любил фотографироваться и разрешение на съемку давал чрезвычайно редко. Многим пришлось столкнуться с этим обстоятельством и отступить.

Прошлой весной — это было известно «нашему фотокорреспонденту» — на первомайском субботнике в Кремле Ленин резко сказал людям, хотевшим его сфотографировать: «Что за комедия? Я сюда пришел работать, а не сниматься!»

Пришлось пойти на обман. Комиссар школы кремлевских курсантов, работавший с Лениным в паре, задержался на полминутки, как бы желая отдохнуть, и Владимира Ильича осторожно и незаметно сфотографировали. Вот каким путем мир получил фотографию Ленина, работающего на кремлевском субботнике.

— Слово предоставляется товарищу Ленину, — сказал председатель.

Спустя час Ленин вышел из аудитории. Его сопровождали высокий военный, председательствовавший на собрании, и члены президиума. Продолжая разговор, Владимир Ильич надел кепку. Взгляд его случайно упал на человека, стоявшего неподалеку. Человек этот сделал несколько неуверенных, робких движений, точно желая загородить треножник с большим черным ящиком.

Владимир Ильич, сощурившись, поглядел на черный ящик и сказал с явным неудовольствием:

— Ага, поздравляю! И здесь сниматься? Нет уж, пожалуйста, увольте!..

Вот и все! Можно уходить!

Но «наш фотокорреспондент» не уходил. Неожиданно для всех он заговорил срывающимся, простуженным баском:

— Товарищ Ленин!.. Ваши снимки нужны всей республике… Не мне лично!..

— Гм… вот как! — иронически заметил Владимир Ильич.

Но тут у «нашего фотокорреспондента» объявились защитники. Все стали просить Ленина сфотографироваться вместе с ними.

— Ну, если вместе… пожалуй! — неуверенно произнес Ленин.

«Наш фотокорреспондент» засуетился. Расставляя штатив и пристраивая аппарат, он делал множество ненужных движений и все время бормотал:

— Одну секундочку!.. Я сейчас!.. Одну секундочку!..

Составить группу оказалось нелегко. Каждый хотел сняться с Лениным и незаметно оттирал своего соседа, Владимир Ильич терпеливо ждал.

Наконец все было готово для съемки. Набросив на себя черную материю, фотограф стал наводить объектив.

— Одну секундочку! — доносилось его бормотание. — Сейчас поставлю кассету… и в одну секундочку сейчас сниму!

Люди перед аппаратом сделали торжественно-неподвижные лица; только у Владимира Ильича пряталась в глазах смешливая искорка.

И вдруг все заметили, что с фотографом происходит что-то неладное. Он судорожно сдернул с себя покрывало, уронил на пол какую-те жестянку и схватился за голову. Люди смотрели на него с удивлением и тревогой. Ленин быстро подошел к нему:

— Что с вами, товарищ? Вам плохо?!

— Плохо! — обморочным голосом ответил фотограф. — Я не успел перезарядить кассеты!.. У меня нет заряженных кассет!

Бессильно опустив руки, сгорбившись, стоял он возле своей «шарманки», и подбородок его с царапинами от неумелого бритья вздрагивал. Он знал, что нет ему прощения — ему, жалкому человеку, неудачнику, испортившему эту удивительную, эту неповторимую минуту.