Григорий Медведев - Миг жизни

Метелев представил Буркина за штурвалом боевой машины, идущей в атаку. И его глаза в это время…

«Он хороший человек… — подумал Метелев. — Незащищенный какой-то, но…»

— Какая там жизнь… — услышал Метелев сквозь раздумья и переключил внимание. Темно-малиновое лицо Буркина приобрело буроватый оттенок возбуждения. — Нету жизни, Виталий Иванович…

— Что случилось? — встревоженно спросил Метелев.

Буркин снова склонил голову к плечу, затем опустил ее к столу и долго молчал. Потом поднял глаза, настолько тревожно влажные, что Метелеву показалось, будто в них слезы. Но Буркин не плакал. Он заговорил каким-то жалобно-трескучим голосом, быстро перескакивая с факта на факт.

— Жена, Виталий Иванович, скурвилась… Две дочки у меня… Старшей семь минуло… А младшенькой — четыре всего… Дороже их нет у меня…

Он очень часто заморгал и обмакнул кулаком глаза. Но слез видно не было.

Метелев вспомнил вдруг, как встретил однажды на улице Буркина с дочками. Тот вел их за руки. Шел весь распрямленный, ясный, радостный. И в глазах его было столько счастья, что оно даже как-то передалось Метелеву, и он долго еще нес в себе частицу чужого тепла.

— Из ямы ее вытащил… По рукам ходила… Дура же… Поверьте… Семья была… Покой души… Как без него теперь жить?..

Метелев сочувственно смотрел на Евгения Михайловича, думая, что совсем нечаянно окунулся в чужое несчастье.

«Надо как-то успокоить его… Нельзя так…»

Напряженно думая, как это сделать, он слушал.

— Связалась, паскудница, с Мирошкиным…

— Как?! — удивился Метелев. — С главным энергетиком?

— С ним самым…

— И есть доказательства?

— Пока явных нет, но я за ними слежу… Благо, у меня мотоцикл…

— А у него, кажется, «Волга»? — спросил Метелев машинально, безо всякой задней мысли, но тут же понял, что прозвучало это бестактно.

— Я любую «Волгу» на своем «Иже» делаю… Я их все равно застукаю, вот увидите…

— Но какие все же доказательства? — суховато спросил Метелев, поняв, что конструктивный подход, может быть, несколько успокоит Буркина.

— Какие?.. Есть доказательства… Не явные пока. Косвенные… Я у нее все перерыл… Во всех углах… В белье… Кое-что есть, — глаза у Буркина стали сухими и бесцветными. — Улики всякие…

Метелев опустил глаза, еле сдержавшись, чтобы не встать и не уйти от охватившего его вдруг неприятного чувства.

— Но это еще не все… Мирошкин подал в товарищеский суд… — Буркин задумчиво захехекал, будто был наедине сам с собой. — К психиатру уже таскали… Хе-хе-хе… Говорит — ригидный тип, ревнивец. Предлагает подлечиться…

— Что-что? — спросил Метелев, чувствуя, как в груди у него занялось и подступило удушье.

— Я, Виталий Иванович, за свою семью драться буду… Я готов пройти через все, лишь бы семья осталась… Она же, дура, ни хрена не бельмесит… Я ж все, все делаю… И дочки на мне, и она на мне… Ничего мне не надо… Я готов их себе всех на горб посадить и нести, пока не умру… Вот какие дела…

Метелев встал. Судорожный холодок пробежал по телу. Буркин сидел все так же потупившись. Виталий Иванович сквозь мгновенно навернувшиеся нежданные слезы увидел, как искривилось и стало расплываться темно-малиновое лицо Буркина, быстро отвернулся и сделал несколько шагов вдоль щитов с аппаратурой.

— Не беспокойтесь, Виталий Иванович, всё лады… Это на работе нисколечко… Все чин чинарем… Наша смена по электроцеху первое место держит… Вот и на доске висим… Хе-хе-хе…

У Метелева как-то враз высохли слезы. Он подошел к Евгению Михайловичу и, не пытаясь скрыть волнения, сказал:

— Ты очень правильно говоришь, Евгений Михайлович. У тебя за плечами война… Не мне тебя учить… Держись… Я верю, ты выстоишь… Семья… Это последнее, самое последнее… И главное… Я очень тебя понимаю…

Буркин встал. Протянул Метелеву руку:

— Спасибо, Виталий Иванович… Дочек жалко… А то бы… Вы не беспокойтесь… По работе чин чинарем…

Метелев как-то сразу успокоился, в сопровождении Буркина прошел вдоль щитовой, внимательно осмотрел аппаратуру, проверил правильность вывода в ремонт четырех секций. Поймал себя на том, что невольно думает о судьбе шагающего рядом человека, прошедшего тяжкую войну, с трудом великим, видимо, сколотившим себе семью, и теперь вот предстоит новое испытание. Надо удержаться, сберечь, выстоять, не допустить развала…

«А дети-то малы… А ему сорок семь…»

— Ты первый раз женат? — спросил он вдруг Буркина.

А тот уже отвлекся от личного и переключился на деловой, рабочий настрой. И теперь от неожиданности смутился, потупился.

— Второй, Виталий Иванович… — И, словно желая предупредить следующий вопрос начальника смены, добавил: — Была мне неверна… И бесплодная…

Метелев понял, что перебрал, и ощутил неловкость. Не зная, что сделать, чтобы хорошо расстаться с Буркиным, в лице которого появилась отчужденность, он обнял его за плечи и, испытывая искреннее сочувствие, сказал, потому что понимал, что молча уходить нельзя:

— У тебя трудная судьба, Евгений Михайлович… Но я всем сердцем желаю тебе удачи…

«Фальшиво получилось…» — подумал Метелев и заметил на лице Буркина официально-смущенное выражение.

Голова, наклоненная к правому плечу, полуприкрытые глаза и сивые ресницы на темно-малиновом фоне…

И уже официальным тоном добавил:

— Я пошел в грязную зону. Что будет — звони.

Медленно поднимаясь по лестнице на третий этаж, где находился санпропускник, он думал о своей семье, о сынишке, о жене Ольге, о ее верности. Думал обо всем этом, ощущая за спиной у себя крепость. Да, неприступную крепость семьи, и оттого как-то сравнительно спокойно переносил эту долголетнюю пытку однообразием.

Он споткнулся о кусочек арматуры, торчащей миллиметров на пятнадцать из ступеньки, остановился, присел на корточки и потрогал рукой. За эти годы он спотыкался об эту железку множество раз. Она блестела, ее отполировали тысячи ног. Он вымученно улыбнулся. Ее, конечно, можно было давно срезать автогеном. Но почему-то не срезали. Этот кусочек металла тоже примета их жизни в этом большом доме, жизни трудной, непрерывно текущей, потому что непрерывно должна уходить по шинопроводу в систему электроэнергия. Иначе пока не получается. Ему даже порою казалось, что по проводам постепенно, изо дня в день, уходит к людям — именно к ним, а куда же еще? — его и сотен его товарищей живая плоть и кровь, тепло и страсть души. В конце концов — жизнь… Что ж, это не так уж и бессмысленно. Бывает и хуже…

«Энергия, — он остановился на лестничном переходе и прислушался. — Гудит!.. Ровно гудит!..»

Этот мощный гул турбин и возбуждал его, и успокаивал. Иными словами, создавал именно тот необходимый тонус душевного напряженного спокойствия, без которого он терялся или даже впадал в панику.