Григорий Медведев - Миг жизни

Прокопов коснулся рукой. Грудь была горячей, тяжелой, упругой и, казалось, припухшей.

Преодолев себя и все еще в оцепенении, он немного сдавил грудь, одновременно боясь причинить боль. Боязнь сковывала его движения, и получалось неловко.

Тонкая острая струйка не сразу попала в миску, зазвенела о полированную поверхность тумбочки, тонкой белой щекочущей нитью оросила щеку, лоб, попала в глаз и ослепила матовым белым пятном.

Он приладился ловчее, молоко попадало теперь в мисочку, но пальцы устали, руки пронзило ноющей болью, и не только в кистях, но и выше, выше, словно боль, накопившаяся в пальцах и кистях, медленным ядом растекалась по всему телу.

Всего полчаса непривычной работы, а усталость уже перешла в плечи и спину, стала болеть голова, по лицу потекли струйки пота.

«Какую гигантскую работу проделывает малыш!» — поразился Прокопов, а самому было уже стыдно от своей усталости. Он не хотел сознаваться в этом, но Мария Федоровна заметила и сказала:

— Передохни немного, Ваня. Ты даже побледнел.

Прокопов виновато улыбнулся. Пальцы онемели. Их сводило судорогой.

«Да что же это за сила у младенца! — подумал он. — Да они же рождаются богатырями! Или это только начальный мощный импульс жизни? А потом угасает… И человек остается один на один со всем бушующим и безжалостным миром?»

— Да… — сказал Прокопов задумчиво. — Если бы человечество выкармливало своих детей таким вот способом…

— То что? — спросила Мария Федоровна.

— Не было бы нас с тобой… Вообще бы никого не было…

Ребенок заплакал. Голосок был жалобный, слабый.

Мария Федоровна и Прокопов подошли к кроватке. Мать — с умилением и любовью на лице, протягивая к ребенку руки, отец — с чувством сострадания и страха. Ему казалось, что цвет кожи у сынишки нездоровый, что голосок слишком слабый, нетребовательный…

— Ничего, ничего, мой ласковый! — хлопотала мать. И вдруг спохватилась: — Быстро! Что же ты стоишь?! Готовь молоко! — озабоченно прикрикнула она на Прокопова.

Прокопов спохватился, стал фильтровать молоко через ионообменную бумагу. Руки ныли. Мышцы рук и спины там и тут подергивало судорогой.

«Да что же это такое?! — взъярился на свои мышцы Прокопов. — Надо срочно купить эспандер, тренировать кисти».

Он считал себя сильным, здоровым мужиком и не предполагал, что сорокаминутная работа по сцеживанию молока из груди жены потребует столько сил.

Наконец все готово. Бутылка наполнилась. Прокопов надел соску и подал бутылку с молоком жене.

Ребенок сосал активно. Слезы вздрагивали маленькими бриллиантами на щечках. Глаза случайно сошлись в правильном положении, и получилось, будто он смотрел теперь своими синими глазами на отца неподвижно, по мигая. Слышен был звонкий, мелодичный звук молочного ручейка в его горлышке.

Прокопов не выдержал взгляда ребенка, который как бы вопрошал: «Почему я не сосу молоко из маминой груди? Почему я такой слабый? А?.. И кожа моя с синевой, и плачу я негромко и нетребовательно? Почему, папа?»

Затем глаза Сережи разбежались, потом снова случайно сошлись в правильном положении и устремили неподвижный свой взгляд на мать. Но ее, переполненную счастьем, умиленно глядящую на сына, не тревожил этот жесткий, все впитывающий взгляд младенца.

Нежное, особое тепло материнского тела передавалось сыну. Рука, держащая его головку под затылком, тоже согревала его.

Сережа насытился и медленно, толчками, как бы нехотя, опуская веки, уснул.

Мать осторожно, как драгоценный, хрупкий сосуд, пронесла ребенка к кроватке и осторожно опустила на матрас.

Прокопов стоял, разминая онемевшие пальцы, изумляясь усталости в себе, но по-прежнему был готов сцеживать молоко.

Мария Федоровна села на тахту против тумбочки, Прокопов рядом и принялся делать тяжкую и столь нужную их ребенку работу по сцеживанию молока, его фильтрованию, освобождению от радиоактивных веществ, солей урана и тория.

Кормление через каждые три часа.

Надо сцедить левую грудь. Потом небольшой отдых, фильтрование. Помощь на кухне. Потом в течение часа — правую… Затем, с тем же интервалом, — левую… И снова дела по дому, пеленки, приготовление пищи… Потом — правая грудь… Левая… И так без конца… Из часа в час. Дни, ночи, недели, месяцы. Боль, онемение в руках. Горячие ванны от судорог.

«О как рациональна Природа! Как она талантлива!» — мысленно восклицал Прокопов.

Маленький ротик ребенка, крохотные губки с мозолями сосочков с внутренней стороны… А как отлично справляются с работой, которая доводит Прокопова до изнеможения!

Нелегкая работа его длилась теперь почти без перерыва, с тяжкими недосыпаниями. Он исхудал, побледнел, оформил раньше времени очередной отпуск. Потом временно покинул службу.

Но работа, работа, работа… Молоко, молоко… Реки молока… Фильтрование… Долой радиоактивную заразу! Его Сереженька должен жить!

И боль… Она, казалось, теперь не проходила. И постоянное повторение одних и тех же операций не приносило натренированности и облегчения.

Природа словно мстила Прокопову за грубое нарушение миллионами лет отлаженной технологии вскармливания человека…

Но Прокопов победил…

И вот она его победа. Двенадцати летний Сережа. Плывет в резиновой лодке. Теплое летнее солнце сияет над его головой. Он подвижен. Радостно смеется, всем существом своим приветствуя радость Природы, ее лучшую пору — лето.

Бледненький, правда… Но отлично учится. Прекрасно рисует. А как он ловко орудует веслом!

Тоненькие, почти не загорелые руки, но как они крепки и подвижны!

Мальчик посмотрел на отца и крикнул:

— Папочка! Я к тебе!

Прокопов улыбнулся сыну, полный грустного счастья.

Лодочка причалила к берегу. Сережа ловко выбрался из нее, подошел к отцу и сел рядом.

Слабый теплый ветерок рябил синюю гладь старицы, колыхал свежую матовую зелень молодого камыша.

Прокопов обнял Сережу и прижал к себе. Тонкие, хрупкие плечики сына, их тепло волновали Прокопова. От головки сына пахло солнцем и воздухом. Лицо у мальчика было мечтательное. Ярко-синие глаза устремлены вдаль.

Солнце ласково пригревало, ветерок нежно ласкал кожу. Мир и покой на душе.

Прокопов с любовью глянул на сына. Какой он еще нежный, хрупкий…

Взволнованно подумал, что кожа на лице у него слишком тонкая, плохо загорает. Сквозь нее просвечивают голубые прожилки.

А Сережа вдруг улыбнулся и сказал:

— Правда хороший денек, папа? Вон, посмотри, за камышом, на основном русле, плывет белый пароход. И кажется, будто он по воздуху летит. Смотри, смотри!

— Вижу, вижу, сынок!

— Ах, папа! Как хорошо жить на свете! И зачем существует смерть?!

— Надо жить, Сережка! Человек рождается, чтобы жить и быть счастливым.