Григорий Медведев - Миг жизни

А вне себя — ощущение. Чужое и холодное. Реальное ощущение будущего человека. Потом ощущение пропадало. Ей тогда казалось, что нового человека нет. Нет!.. Она плакала… Яркий свет в глаза. Стыдно. Но стыд исчезал, с наступлением боли и вновь появлялся, когда боль отпускала.

— Не могу я!.. — искусанными в кровь губами прошептала Мария Федоровна. И почему-то вдруг добавила, словно оправдываясь. — Я слабая… Во мне радиоактивные соли урана и тория:… У меня сердце проваливается… Наверное, поэтому я не могу…

— Не оправдывайтесь, мамаша! Я про вас все знаю! Старайтесь, все равно старайтесь! Давление?! — спросил он у сестры. И снова к Марии Федоровне: — Голубушка, милая, старайтесь! Мы вам поможем. Аня! Быстро полотенце!

Они стали давить, помогая роженице.

И вдруг приступило так, что казалось — разорвет на куски. Нет! В ней еще есть силы! Она сама! Сама! Надо жить!

И в этот миг стало легко-легко…

Мальчик в руках Брыля был синенький, личико сморщенное, в страдальческой гримасе.

— Герой! — сказал Брыль и широко улыбнулся. Лицо его стало беспомощным и счастливым.

— Почему он не кричит? — слабым голосом спросила Мария Федоровна.

Брыль хлопнул ребенка по попке. Через некоторое время мальчик хватанул легкими воздух и заплакал слабым, сиплым, тоненьким голосочком.

— Он будет жить? — еле слышно спросила Мария Федоровна.

— Будет! — твердо сказал Брыль и добавил: — Надо жить! Зачем тогда рождаться?

Когда Прокопов узнал, что у него сын, он был вне себя от радости. Это было совсем новое, пронзительное ощущение окрыленности и счастья.

Но в тот миг, когда ему показалось, что он теперь самый сильный и долговечный человек на свете, его омрачила догадка: «А молоко ведь у Маши радиоактивное…»

Теперь одна главная забота овладела им: оградить малыша от воздействия радиации.

Прокопов попросил медсестру сцедить у жены четверть стакана молока и отдать ему…

Дома он выпарил молоко. Сухой остаток, пахнущий подгорелым, тщательно выскоблил из кружки, положил в спичечную коробку и отнес на анализ в радиохимическую лабораторию, где работала когда-то Мария Федоровна. Попросил определить радиоактивность.

Через день он получил результат — молоко радиоактивно.

Что делать? Переводить такую кроху на искусственное питание — опасно. Мальчик ослаблен облучением в утробе матери. Но все же попробовали дать. Тут же начался диатез. Врач после этого приказал кормить ребенка только материнским молоком.

Прокопов пытался было возражать, но Брыль резко оборвал его:

— Бросьте! Слышал. Не верю! Материнское молоко всесильно! Оно способно нейтрализовать любую инфекцию… Думаю, вашу радиоактивность тоже.

— Но ведь это не так, — сказал Прокопов. — Радиоактивность нейтрализовать нельзя… Ее можно только удалить…

Однако Брыль больше не слушал его…

Прокопову наконец показали новорожденного. Густо-синие глаза мальчонки разбегались в разные стороны, но когда они нормально сходились, взгляд их казался трагическим, диким.

Прокопов испугался.

— Почему он так дико смотрит? — спросил он медсестру и повторил вопрос жены: — Он будет жить?

— Тоже мне папа! — воскликнула медсестра. — С такими глазами разве умирают?

«Он будет жить! Будет жить! — думал Прокопов, торопясь домой. — Я все сделаю для этого!»

В той же радиохимической лаборатории он взял особые бумажные фильтры, которые применяли в работе с радиоактивными растворами. Прокопов решил процеживать через них радиоактивное грудное молоко и кормить Сережу. Да, он вдруг решил, что назовет мальчика Сережей.

«Мужественное имя», — почему-то подумал Прокопов.

Опыт удался. Радиоактивность молока после фильтрования практически снизилась до нуля.

«Но неделю в роддоме малыш все же сосал радиоактивное молоко из груди…» — подумал он с тягостным чувством. И старался не вспоминать больше об этом…

Когда Прокопов забирал жену и сына из родильного отделения, был пасмурный день, моросил мелкий, нудный, не по-летнему холодный дождь.

Но тепло от радости, которая владела им, как бы согревало этот пасмурный день, и дождь казался не таким холодным.

За время сборов в больнице и за дорогу ребенок проголодался. Дома сначала беспокойно засопел, потом стал энергично причмокивать крохотными губками, смешно кряхтеть и коротко вскрикивать.

За неделю, что они пробыли с малышкой в роддоме, кормление грудью стало для Марии Федоровны делом привычным и желанным. Она и сейчас начала готовить грудь к кормлению, обмывать сосок, но Прокопов остановил ее:.

— Маша, ты забыла!

— Ах, да! — виновато улыбнулась она.

Прокопов пододвинул тумбочку, поставил сверху черную эмалированную миску. Сидя на тахте, Мария Федоровна стала сцеживать молоко. Вначале получалось неловко, но она приспособилась.

Прокопов тем временем приготовил банку с фильтровальной ионообменной бумагой. К счастью, ребенок на какое-то время успокоился и уснул.

Мария Федоровна быстро утомилась. Побледнела. Онемевшие пальцы сводило судорогой, руки ломило. Пот градом стекал со лба.

— Я не могу больше! — взмолилась она и снова виновато улыбнулась. — Это ужасно!.. Сколько надо сил! Даже не думала… Но сцедить надо, иначе молоко перегорит. Помогай, отец… А что делать?

Ребенок снова засопел, нетерпеливо зачмокал губками, закряхтел.

Прокопов быстро, но тщательно вымыл руки, высушил теплой струей калорифера и подсел к жене.

Поднес руки к груди и вдруг почувствовал себя неловко. Стыдно почему-то стало. И эта грудь, совсем не такая, какую он прежде ласкал и которая была для него таинственным и нежным признаком женственности, теперь стала символом материнства, чем-то святым и запретным.

Руки свои показались Прокопову рядом с грудью жены неестественными, грубыми и ненужными. А предстоящее прикосновение — кощунственным.

Он заметил вдруг, что по щекам Марии Федоровны текут слезы.

— Что ты? Что ты, Маша?

Мария Федоровна, с улыбкой на лице, сильно зажмурилась, выдавила слезы, и они заискрились на ресницах и веках.

— Ничего, Ваня… Просто горько от сознания, что нельзя давать Сережке грудь… Кормить грудью — блаженство. И когда лишают — это страшнее, чем боль. Я уже испытала, как жадно причмокивают и тычутся в грудь его маленькие губки. И поначалу не находят. Попадают в сосок носом, щечкой. С радостью помогаешь. А когда начинает сосать, жадный ротик работает словно крохотный насос. Все тело испытывает… Как тебе сказать?.. Ну, словно глубокое удовлетворение и радость. И ощущаешь такое единство с ребенком! Что может быть лучше! Радость освобождения от живительной тяжести, которая переходит в родное существо! И чувствуешь, как мальчик тяжелеет от молока, набирается сил. Нет! Тебе не понять! А теперь мне горько… Я лишена всего этого… Приступай, Ваня, приступай скорее! Сережа сейчас заплачет.