Григорий Медведев - Миг жизни

— Я не хочу умирать! — сухо сказал Савкин, и голос его понравился Капустину.

— Ничего, Митяй, нам осталось жить в миллионы раз дольше, чем живут нейтроны. Понимаешь? — Капустин отметил в себе, как бы со стороны, какое-то странное ледяное спокойствие. — Целых десять минут! Мы ведь с тобой тоже микрочастички в масштабах мирового космоса. Через десять минут Милон Варыгин сдернет крышку, даст кислороду глотнуть.

— Я хочу жить! — резко сказал Савкин, и в голосе его ощущалась злость.

— Я тоже хочу жить! — крикнул Капустин. — Я работаю — значит, живу. Так, кажется, нас учили?.. За работу, Митяй! Смертушка нас не тронет, не тронет…

Воды уже было по пояс, теплой, градусов под тридцать.

«Спасибо, еще не горячая, — благодарно подумал Капустин, — когда прессуют реактор, температура водички — восемьдесят — сто градусов. То-то супец был бы!»

— Берем лестницу! — приказал он. — Айда на новый сектор! Свети. Только не опускай лампу в воду — лопнет. Током нас убьет.

Капустин нервно рассмеялся, поняв собственный похоронный юмор.

— Когда уровень подрастет, лезь ко мне на лестницу, тут вроде спокойнее.

Они работали. Быстро и экономно, как это только можно делать, когда жить осталось восемь минут. Они и вправду не верили в смерть, а верили в бесконечность жизни. И были правы.

А воды было теперь по горло. Они плавали и таскали за собой лестницу, делали замеры и заносили результаты в блокнот, который Капустин прятал под чепец.

Последний сектор они обмерить уже не смогли. Между уровнем воды и фланцем корпуса оставалось с полметра пространства. Лампа-переноска освещала красноватым светом поверхность воды, всю в пузырях, бугрящуюся глубинными потоками. Наладчики плавали рядом, и лица их были красными от удушья.

Вода казалась Капустину маслянистой, жирной, какой-то плотоядно-жадной, всепожирающей.

Он смотрел на воду с острым интересом, будто удивлялся ей и как бы запоминал: «Вот она какая — последняя вода жизни…» — а сам, отфыркиваясь и сплевывая противно пресную, обессоленную воду, отдающую металлом, все подбадривал Савкина, боясь, что тот потеряет рассудок:

— Держись, Митяй! Осталось, — он вскинул руку над водой, — Осталась минута.

Савкин печально, уже мудро и отрешенно, улыбался. Крови на лице не было — смыло водой.

— А тебе действительно не страшно? — спросил он Капустина.

— Да страшновато немного, а что делать?

А сам подумал: «Неужто смерть?»

И ужаснулся вдруг своему хладнокровию. Нет, и он не был железным, чего говорить. Мгновениями такой накатывал страх, куда с добром. Но были как бы вспышки. Многолетний опыт работы в сложных условиях подсказывал другое: только работа может привести к успеху. В данном случае — спасти. Впрочем, действовал он в эти минуты, пожалуй что, уже безотчетно. Напряженно работал руками и ногами, довольно легко еще держась на поверхности. Рядом небольшими кругами плавал Савкин, но все время как-то смешно поворачивался в воде, чтобы не терять из виду Капустина, будто они в море купались и тот мог далеко уплыть.

А Капустин почему-то вдруг всем телом ощутил воду. Словно только что в нее попал. Какими-то короткими, с легким ознобом толчками. Точно кто напоминал ему: «Не забывайся. Ты в воде. Не теряй голову. Бывает и хуже».

— А хорошо плавать, правда, Митяй! Как в бассейне, — бодро сказал Капустин, стараясь заглушить в себе пугающий, идущий уже не от него, наладчика Капустина, а от кого-то чужого, в нем поселившегося, отбирающий силы голос.

— Угу, — сказал Савкин, — хорошо, да не очень…

Он все более сужал круги, постепенно сближаясь с Капустиным, будто его притягивало к нему магнитом. Видимо, Савкин устал или заметил какую-то неожиданную перемену в товарище и испугался. Лицо его постепенно обретало тупое выражение, взгляд стал лихорадочно цепким, близоруким, косящим.

— Стой, дурила, потонем! — поняв, в чем дело, выкрикнул Капустин, пытаясь оттолкнуть руки Савкина. Но не смог. Тот схватил его мертвой хваткой, прижался к нему отвердевшим, словно камень, телом и успокоенно застыл.

Капустин на пределе сил работал руками и ногами, задрал вверх лицо и дышал из последних, быстро убывающих сил.

— Я не берег! Я соломинка, дурила! Ха-ха! Пусти!

Но Савкин вцепился крепко, и они стали медленно погружаться. В глубине, подсвеченной лампой, они в упор смотрели друг на друга, каждый в другом ища надежду на спасение. Лицо Савкина в темно-розовой воде казалось Капустину лицом утопленника. Он резким, отчаянным рывком попытался освободиться от цепких объятий товарища. Тщетно.

«Силен парень», — с удивлением и неожиданным одобрением подумал он, понимая, что надо сделать что-то очень необычное, чтобы клещи разжались.

И тогда он крепко схватил голову Савкина, притянул к себе и стал крепко, со всей оставшейся силой выдувать ему в ноздри остатки своего воздуха. Савкин от неожиданности разжал руки, и они всплыли.

— Саша, Саша, жить, я же молодой, жить мне, жить! — отфыркиваясь, говорил Савкин. — Но теперь мне не страшно, Саша. Уже все прошло…

— Ага, — хрипло дыша, сказал Капустин. — Береги силы. Молчи!

Теперь, когда пустого пространства оставалось совсем мало, а вода поднималась еще быстрее, наладчиков поджало под крышку реактора. Они были совсем рядом, иногда задевали друг друга плечами. Но Капустин больше не опасался, что Савкин вцепится в него. Они были странно спокойны теперь и не испытывали страха. Было только чуть жаль себя. И хотелось воздуху, глоток воздуху. Только один глоток — и будь что будет.

У Капустина начались галлюцинации. Очень быстро, как-то торопливо даже, стали проплывать перед глазами картины прошлой жизни. Дорогое лицо матери, любящие ее глаза. И нежные, из последнего письма, слова: «Я все время думаю о тебе, сынок». Потом встреча с Мариной. Их свадьба, их счастье, их дети — Олежек и Светка, смеющиеся, веселые, они купаются, загорают на песке, он гладит их нагретые солнцем головенки.

«Хорошо бы вот так до конца — и помирать не страшно», — подумал он. И тут пришла злость. Яростная, придавшая сил, злость на тех, кто допустил такое, кто топит их, как котят в канаве. Ему захотелось кричать громко, изо всех сил, чтобы все, все, и детишки его услышали, и Марина, и мама… Но не было в груди воздуха, только хрипело и клокотало в горле, и он говорил, почти теряя сознание:

— Держись, Митяй. Еще минуту. Ну подержись, прошу тебя…

А наверху Милон Варыгин посмотрел на часы: шла последняя минута.

повторил он строчку стихов, —

Хорошо, Милон! Неужто получилось?