Григорий Медведев - Миг жизни

— Ты что, Митя?! Успокойся! — как-то буднично сказал Капустин. — Чуть меня не сшиб.

Савкин немигающе следил за выражением лица Капустина, и во всем облике его видна была готовность к немедленному, чрезвычайно важному действию.

— Все будет путем, Митяй. Ну водичка полилась, ну и что? Сейчас полилась, а после перестанет.

«Объем корпуса реактора — сто двадцать кубов, — лихорадочно прикидывал в уме Капустин. — Водичка гудом гудёт. Не менее двухсот кубов в час поступает в реактор. Значит, включили мощные насосы и заполняют полупетли первого контура. Полупетли, полупетельки… По ошибке открыли главную запорную задвижку и пустили воду. Стало быть, через десять минут половина объема будет под водой, а еще через десять минут поплывем. А потом уж, ясное дело, утонем…»

Капустин глянул на часы: прошло всего девять минут отпущенного времени.

А наверху, в кабине мостового крана, оператор Милон Варыгин зорко следил за стрелками часов, не снимая руку с рычага управления.

Вот истекут назначенные тридцать минут, он сдвинет рычаг вправо, поднимет крышку и выпустит ребят на свободу.

Но оставалось еще двадцать минут. В центральном зале тихо, успокаивающе шипит сварочная дуга. Ну и ладно.

Крановщик все поглядывал на постамент, и не давала ему покоя воображаемая картина: поэт Милон Варыгин стоит перед толпой жадно внимающих ему людей и читает стихи.

И тут он с грустью подумал, что если бы сейчас представился случай, то читать было бы нечего. Сочиненные им прежде стихи казались ему теперь очень слабыми или даже плохими. К тому же незначительными по теме.

А ему очень хотелось рассказать в стихах о своей работе, о товарищах, о крановщике башенного крана Сереже Топоркове, погибшем на рабочем посту два года назад.

Но как рассказать об этом?

Он вдруг подумал, что ведь жизнь человека вспыхивает с первого вздоха, с первого крика.

Да, да. И стихи тоже имеют свое начало, начинают жить с первого вдоха. Все приходит как бы само собой, случайно и неожиданно. Так является в жизнь человек, гак рождаются настоящие стихи.

Он увидел вдруг явственно Сережу Топоркова, идущего в рост по стреле башенного крана, увидел, как тот покачнулся и, распластавшись в синем небе, полетел вниз…

«Пятнадцать минут до подъема крышки…» — подумал крановщик, а в голове у него уже будто стучал, набегал издалека неведомый ритм, звуки, слова.

Он произнес четко и ясно:

Ему казалось, что говорит не он, а некто другой, сидящий в нем, говорил в полный голос, диктуя строки:

Все существо Милона Варыгина как бы сжалось, весь он заострился, нацелился, испытывая подпирающую радость, будто каждая строчка рождавшегося стихотворения была пулей, выпущенной им из винтовки и попавшей в десятку.

А внутренне Милон Варыгин метнулся и мысленно крикнул:

— Стой, Топорков, стой!

И устало продолжил, будто убеждая сам себя в правоте сделанного Сережей:

Милон Варыгин глянул на циферблат часов. Тревога за товарищей и тревога, рожденная вдохновением, как бы жили в нем раздельно, ничуть не мешая друг другу. Более того, поэзия, горевшая в его душе, пожалуй, даже подчеркивала и усиливала обостренное чувство.

Но голос, звучавший в нем, требовал выхода, и крановщик продолжал читать:

И вдруг запнулся и в изумлении повторил: «Время мчится…» — и перевел дух.

А в корпусе реактора с ревом прибывала вода. В объеме между крышкой реактора и корзиной активной зоны запахло сыростью, как над прудом, пошел туман.

Капустин и Савкин стояли на верху лестницы. У Савкина сильно шла кровь из раны, в красноватом полумраке глянцево поблескивала, словно нефть. Пятно на белой лавсановой куртке расплывалось.

— Ну что, — спокойно сказал Капустин, — слезай вниз, на выгородку, будешь светить. Продолжим работу.

Савкин завороженно, с оттенком изумления глянул на Капустина.

— Сам слезай! — вдруг резко выкрикнул он.

— Хорошо, — сказал Капустин, — я слезу, но ты будешь делать замер.

А сам лихорадочно думал: «Какой же обалдуй пустил воду? Начальник смены и оперативный персонал в курсе, что мы здесь заперты… — Поток снизу уже бурлил где-то в метре от верха корзины. — Но почему вода? — снова негодующе подумал он. — Ах да, конечно, прессуют полупетли первого контура. Чертовщина какая-то. Мысли вертятся вокруг одного и того же. Но от этого не легче. Время. Главное — время! Но оно не ждет. Не ждет! Нам с Митюхой, возможно, осталось жить… — Капустин глянул на часы, — …тринадцать минут. Парень может сойти с ума. Я-то уже старик, тридцать восемь лет. Бывал в переделках. А он… Надо его поддержать теперь. Наверное, недолго… Что такое — долго, недолго?.. Время жизни нейтрона в миллионы раз меньше того, что осталось нам. Когда вода упрется в крышку, мы захлебнемся. Потом давление в корпусе еще подрастет, вода прольется наружу, и наверху увидят, что произошло. Цена нашей жизни — двенадцать минут. Но Савкин скис, а может, не скис…»

Савкин медленно спустился вслед за Капустиным. В скованных движениях его была внутренняя торопливость.

— Давай будем стучать лестницей! — заорал он, вытаращив глаза, обливаясь кровью. — Утонем сейчас, утонем! Давай, давай! — Он изо всех сил дергал лестницу.

— Не дергайся! — спокойно сказал Капустин. — Стучать металлом о реакторную сталь нельзя, дружок. В местах наклепа потом, во время работы реактора, могут образоваться трещины. Ну а следом — ядерная авария. Думай, Митяй, о будущем. Возьми себя в руки. Если суждено умереть, то без подлости. Да только чепуха все это! Не верю я — спасут, сейчас спасут. Это нам вроде бы испытание такое. Понял?

Вода уже поднялась выше корзины активной зоны, дошла до колен и поднималась, поднималась. До фланца крышки оставалось еще три с половиной метра плюс полтора метра полусферы верхнего блока. Но и этот объем должен вскоре заполниться. Плавать-то оба умеют, да дышать будет нечем.

Им хорошо было видно, как, подпирая снизу, пузырится и вздувается мускулистыми буграми вода.