Григорий Медведев - Миг жизни

Вася Карасев вышел из кабины унылый, весь как-то ушедший в свое беспокойство.

— Во! Видал? Мужичишка с клопа ростом, слепенький, плешивенький, грудишка плоскенькая, задочек низкой посадки и оттопыренный, как у базарной торговки, пузцо… И пузца-то не нажил, ножоночки игрушечные, но зато… Нутро не оттягивает? — вдруг спросил Фомич Васю, но тот махнул рукой, беспомощно моргая воспаленными веками.

— Подпалил я, Фомич… — сказал Вася жалобно. — Пекёт тута, — он показал на низ живота.

— Мой! Мой иди! — приказал Фомич, с беспокойством глядя на Карасева.

В это время из кабины вышел голый, весь в мыле, Федя, ростом чуть не в два раза выше Фомича. Могучее его, с легким слоем жира тело внушало уважение.

— Во, громила! — удивленно воскликнул Фомич. — Никакой нейтрон его, чертяку, не берет! И вон, глядь, пеной как фиговым листком прикрылся… Афродита морская…

Федя добродушно улыбнулся асимметричным лицом и, стыдливо прикрыв граблями рук буклистую пену, показав товарищам круглую, с укосами плеч медвежью спину, зашел под душевой рожок.

Фомич вдруг впервые с того времени, как они выпили вместе перед началом работы, явственно ощутил нехватку дыхания. Он машинально постукал себя кулаком по груди, будто для вида. Снова погнал Васю отмываться и сам нырнул в кабину. Несколько раз с силой ударил себя в грудь, но удушье, не отпускало. Пару раз очень глубоко вдохнул. Без удовлетворения. Задыхаясь, засуетился, выскочил из кабины, гаркнул:

— Пошли измеряться!.. Все на «Краб»! — и вроде как в суматохе снова задышал, отогнал косматую.

«У, как придушила!» — удивился он, но тут же забыл про удушье.

— Та-а-а-к! — регистрировал Фомич. — Димыч чистый! Девственник, ты, Димыч! Ступай одеваться… Сбор у меня в каморке… Отоваримся — и «на посошок»… Федя!.. У, медведюга! Как только тебя мать родила?!

— А я был от такусенький… — показал Федя руками, как рыбаки рыбу.

— Чистый ты, Федюля, истинный бог! Иди, не греши! Облачайся — и в каморку… Та-а-к! Теперя ты, Карась!

Вася Карасев вступил на арку и будто нажал на электрический ревун.

— Ах, чтоб тебя! — выругался Фомич.

Табло с надписью «пах» истерично мигало, и эти нервные подмигивания сопровождал мощный, раздражающий гул ревуна.

— Чтоб тебя в пах! — снова выругался Фомич.

Димыч и Федя не уходили.

— Ну что будем с ним робить, хлопцы? А? — спросил Фомич обеспокоенно. — Подцепил долгоживущие на свой безмен. И не потрешь ведь, не подсобишь. Вещь деликатная. Хотя… Стой! А ну-ка, Федюля, дай вон ту шайку. Плесни туда из бака щавелевой кислоты да подразведи горячей водой… Есть такое дело!.. А ну-ка, Васютка, подь сюды… — Фомич держал тазик с раствором щавелевой кислоты на уровне Васиного паха, — Запускай-ка свово карася в таз, да поживее, некогда тут с тобой…

Вася запустил «карася» в таз.

— Вот это рыба! — грохнули все со) смеху.

— Вам хорошо смеяться… — пропищал обиженно Вася. — А мне-то каково?

— Дезактивируй, отмачивай своего карася, не трясись над ним… Хотя, конечно, добро, оно есть добро…

— Го-го-го! — гырчал Дима. — Придешь, Васек, домой, повесь вялиться…

— А ты помалкивай! — прикрикнул на него Фомич. — Знай место и время!.. Дело тут нешуточное… К жене радиоактивным идти нельзя… Та-а-к!.. Теперь, Васятка, иди отмывай, да три покрепче!..

— Натрешь тут…

— Ха-ха-ха-ха!

Через пятнадцать минут Вася снова влез на «Краб». Табло «пах» загорелось, но на этот раз без ревуна.

— Ну, это уже дело! — сказал Фомич. — Ладноть, ты домывай — и в каморку. Мы будем ждать…

Трое удалились в раздевалку.

Вася Карасев черпнул из ящика горсть порошка «Новость» и пошел дезактивироваться дальше…

Через тридцать минут все наконец собрались в каморке старого мастера. Сели, помолчали. Фомич доложил на блочный щит управления АЭС, что «гусак» издох и что можно включать дренчеры (душирующее устройство).

— Вот и все… — тихо, хриплым голосом сказал он, положив трубку телефона на аппарат. — Пять минут, и вся работа! А вы боялись!.. Нетути «козла», нетути… А остальные двадцать четыре Ненастин машиной выдернет… Не дай, конечно, бог, чтобы еще какая-нибудь разрогатилась, тогда… Но… Будем надеяться, что они только разгерметизировались, не расплавились… — Он вдруг замолчал и вроде как бы задумался. На самом же деле в голове у него какой-то внезапный провал образовался, или, как он сам о себе говорил в подобных случаях, в «йодную яму» попал.

Фомич молчал долго, пока голова наконец вновь не обрела свою привычную наполненность думами и заботами.

— Йодная яма… — сказал он задумчиво. — Так-то, мальчики… Все имеет свой подлый конец… А?.. Нет?.. Имеет, имеет!.. Ну что я тут раскудахтался… На, Карась, ключи. Доставай из сейфа пакет, канистру и посуду.

В один миг названные предметы из сейфа перекочевали на стол.

Фомич развернул газету. На стол легли четыре тугие пачки банкнот.

— Вот вам и натёрморд! — сказал Фомич. Потом, не торопясь, собрал пачки, небрежно покувыркал в руках, сложил наподобие колоды карт и перетасовал. Делал все это молча, даже, казалось, с неохотой и пренебрежением. — И стоит ли за-ради этих бумажек жизни свои класть? — задумчиво, будто сам себе, сказал он. И, помолчав, добавил: — Вот сробили мы свою работу, и деньги эти вроде и лишними стали.

Хотел еще сказать Иван Фомич, вспомнив слова Булова, что в историческом процессе как бы брешь образовалась и что он, Пробкин, и его товарищи своим трудом как бы пробоину эту заткнули… И еще хотел он сказать, что очень высокое, парящее чувство гордости в душе испытывает от мысли, что все в этой нелегкой жизни, даже ядерная смерть, чтоб ей ни дна ни покрышки, не страшна ему и его гвардейцам. Но не мог он выразить это чувство словами.

Однако от чувства этого на душе у него стало как-то лучше, он хитро зыркнул на друзей, с удовлетворением отметив про себя их какие-то по-детски растерянные лица, не стал больше медлить и «роздал колоду по игрокам».

Пачки гулко шмякались о столешницу. На оберточных бумажках наискосок на каждой стояло — «1500».

— По полтора куска… — сказал Фомич с напускным безразличием, но, не выдержав, растянул рот в доброй улыбке и вдруг долбанул ладонью о стол. — Все справедливо!.. Или, как сказал Иван Петрович Булов, работа ведь была, и агромадная!.. Наливай, Карась, по половинке да разбавь водой, а то не дойдем до дому… Закусывать нечем… — И вздохнул: — Эх, брательники вы мои! Кабы моя воля — каждому из вас по ордену Трудового Красного Знамени выдал бы… Но нетути… — он развел руками. — Но вот что я вам скажу, ребятушки… Сейчас только, кажется, и понял это… Не черная кость мы, нет! Мы что ни на есть белая, стержневая кость державы!.. Хотя, грешен, раньше все думал — подснежники мы, не на виду, вроде бы в подземелье… Это так пусть думают те, для кого шкура своя дороже всего на свете… А нам нечего стыдиться… — он хотел еще что-то сказать, но вдруг притих, опустив глаза и посинев, лицом.