Родион Ребан - Имя и отчество

— Реберного давления?

— Да. В средостении. Знаете, до наступления так называемого второго дыхания ощущение, будто ребра стискивают вот здесь, при вдохе, — весь этот мешок.

Зиновий Петрович скрылся. Ольга Максимовна ущипнула мальчика за щеку — молодец. Надо же такое составить. Помрачнев от удовольствия, мальчик утащился к себе.

Тамара долго не появлялась, за дверью слышались приглушенные голоса. Тамара была младшая Ольги Максимовны, любимая, единственная из трех дочерей, похожая на нее лицом и нравом, только побойчее, замуж выскочила вперед своих старших сестер, в семнадцать без двух месяцев, вынудила мать сдаться и зарегистрировать ее брак с мальчиком, которого до этого Ольга Максимовна не принимала всерьез, кормила обоих на кухне сначала во время экзаменов в школе, потом перед вступительными экзаменами в медицинский институт. Готовились они с таким заглядом: Тома, конечно, не поступит, шансов мало, в медицинский охотней принимают парней, вот на Павле теперь все и сосредоточить, бегать за всякими конспектами и шпаргалками для него, не выпускать на улицу, пока не сделает дневную норму, спрашивать. Будет учиться, — она на это время найдет какую-нибудь работу, будет помогать ему, будущему врачу… Но хорошо бы, конечно, вместе. Вышло все наоборот, она прошла, Павел провалился и осенью отправился в армию. Тамара училась, летом подрабатывала в пошивочной мастерской, успевала съездить к Павлу, привезти ему что-нибудь. Потом они стали жить у его отчима. Ольга Максимовна ни разу не побоялась за свою дочь, та всегда могла постоять за себя, но тут скоро Ольга Максимовна стала замечать, что Тамара что-то скрывает от нее, что бойкость ее пошла на убыль. Этой весной она увидела свата на базаре, он продавал ранние парниковые помидоры по три рубля за килограмм. И со смехом попросила себе килограмм за два рубля — сделать скидку родне. Зиновий Петрович, не поняв юмора, отвесил ей на базарных весах с алюминиевой бирочкой ровно килограмм — за два рубля, как она просила. Ольга Максимовна в замешательстве смотрела, как он уравновешивает чашки весов, подбирая гирьки, в замешательстве заплатила, подставила сумку, куда он высыпал помидоры, и отошла. Потом она не могла себе простить этого замешательства. Она оправдывалась: «Затмение нашло. Он эти гирьки ставит, я думаю, молодец, сейчас посмеемся. А он — всерьез. В одном доме живут, а такие разные». Она имела в виду Павла с его отчимом. Зиновий Петрович не поверил, когда узнал, что Ольга Максимовна сравнивает его с Павлом: разве можно сравнивать? Для отчима Павел с самого начала их знакомства был бич божий, особенно как раз вначале. Хотя, пожалуй, и потом… Павел перестал хулиганить, зато перестал и обращать внимание на «дядю» (он его дядей называл, больше никак), смотрел как на пустое место. Причем не из желания там насолить или что, а просто так, спокойно не замечал, и все. И это-то и было сильно обидно. Они не ссорились, нет. Было раз, сшиблись; Ольга Максимовна догадывалась: наверное, была задета Тамара, иначе бы Павел разве взъелся. Парень напился, два дня не приходил домой; ох, тогда побегали, всех дружков его перебрали, — нету и нету. Время от времени слушали у Зиновия Петровича под дверью; Зиновий Петрович имел привычку петь в самые напряженные минуты, когда все кругом грозило загреметь в тартарары, пел громко, с большим чувством. Поет? Поет; значит, Павел еще не пришел. Ну, нашли в вытрезвиловке, еле выручили, все это было очень неприятно, Ольга Максимовна с тех пор не разговаривала с Зиновием Петровичем.

Тамара наконец вышла.

— Мама, ну чего ты прямо? Жду-жду…

— Ты знаешь, что твой Павел сейчас на свадьбе у товарища? Если придет поздно, не вздумай кукситься. И вообще ты толстеешь.

— А!

— Тома! Ему там хорошо, я видела. Это тебе минус. Вернется домой, тут жена в халате, нечесаная ходит… Ты не знаешь мужчин…

— Ты их знаешь! Саму бросили с тремя… Да заходи ты, не обращай ни на кого внимания.

— Цапаешься? С ним-то?

— Да ну, нервы еще трепать. И зря ты это, он ведь так и не понял, почему ты с ним не разговариваешь.

Ольга приоткрыла дверь и посмотрела в щель на вешалку, где, как всегда, висел на плечиках плащ Зиновия Петровича, сверху на решетке лежала шляпа, набитая скомканной газетой, а внизу стояли его начищенные ботинки.

— Нет. Не манит что-то.

Вечером пришла Тамара — посидеть на кухне. Когда пришла Галя, Ольга Максимовна завела разговор о том, что надо бы съездить к Лизе в Тальменку, отвезти ей луку. Какая-то нелепость: живут в деревне, а приходится возить им из города то лук, то еще чего-нибудь. Муж Лизы, тракторист, получал много, сама Лиза тоже прилично, но оба совершенно не умели вести хозяйство, пользоваться землей. Николай позже всех вспашет свой огород, трактором последнюю изгородь повалит, а картошку сажают — в одном месте посадят дважды, в другом — ничего. И все им смешно. В избе всегда какой-то народ, только отвлекают. Лучше бы уж не совались помогать, сами бы справились. Осенью опять смех: пол-огорода в бурьяне, другая половина — в густющей ботве; не картошка, а горох. Детей у них нет; были бы дети…

Пришел Валентин, загремел под кроватью каким-то железом. Галина пошла сказать ему, что в воскресенье они поедут к Лизе, но оказалось, что это не Валентин, а его товарищ по работе. Валентин сегодня задержится, ему срочно нужны тонкие электроды, второй номер. Если нет под кроватью, надо искать в ванной на полке. И с этими словами товарищ Валентина полез в ванную.

После него пришлось наводить там порядок, ставить на место банки с прошлогодними солеными грибами, все там переворошил, ходят тут всякие. Привыкли; прямо как проходной двор.

А Лиза сама приехала. Тома первая увидела в свое окно, выпрыгнула, помогла ей с баулами. Но та тоже, вечно нагрузится, на Северный полюс, гляди-ка что. Сначала поругали, набежала скоро и Галя, — ей в очереди за рыбой сказали, что видели сестру, как выдиралась из автобуса с баулами, — кричали друг на друга, для посторонних бы ушей — страшно, потом уж накинулись с поцелуями, поцелуи сбили им немного голоса. На кухне стало сразу тесно от распотрошенных баулов. Хотели ехать к ней с луком, а она — вот она, сама с луком.

— Николай-то что ж никак не соберется? — спросила Ольга Максимовна. — Да дайте же с человеком поговорить, язви-то их! Но дак ведь сто лет не виделись!

Ничего не добьешься, орут опять, зашлись в хохоте. Так хочется о многом расспросить, да разве дадут, все повернут на смех, на какую-то девчоночью чепуху, тормошню, на которую бы замахнуться, да не удержишься и сама засмеешься; и все равно все выяснится, все обговорится, всему придет свое время.

— А что-то Павла вашего не видать, — сказала Лиза.