Иосиф Келлер - Суровые дни

Сергей остановился. Широкое окно — кабинет Ростислава Леонидовича, а крайнее — комната Аси. И опять, стоило только о ней подумать, тревожно забилось сердце. Сколько раз он поднимался на крыльцо по этим ступеням к парадной двери или заходил в ворота, чтобы попасть на кухню, к матери…

Он пошел через двор. В темных сенях нащупал дверную ручку, нажал ее и шагнул в кухню. Невольно подумал: сейчас увидит раскрасневшееся от кухонного жара лицо матери. Но его нелюбезно встретила незнакомая пожилая женщина.

Сергей спросил, встал ли Ростислав Леонидович. Но женщина боялась уйти и оставить его одного: украдет еще что-нибудь! Сергей объяснил, что его мать провела в доме Таганцевых пятнадцать лет возле этой плиты. Женщина стала приветливей и пошла посмотреть, проснулся ли хозяин. Сергей осмотрелся. И здесь мало что изменилось. Все на прежнем месте. Все как было…

Вошел Таганцев, обрадованно обнял Сергея и повел с собой в кабинет. Сергей, извинившись, что потревожил в такую рань, попросил устроить его на завод, рассказав про свою ссору с отцом.

— Кем же ты хочешь работать? — поинтересовался Таганцев.

— Хоть простым рабочим.

— Рабочим? — Таганцев взмахнул руками, сделав в воздухе какое-то замысловатое движение. — Не понимаю! Тебя с таким трудом удалось определить в гимназию. Дать среднее образование. Я сам, на собственной шкуре испытал, что значит выбиться в люди. А ты? Вместо того чтобы учиться, полез в революцию! Без тебя, что ли, не обошлись бы? Дурак!

Сергей не обиделся и виновато признался, что многого не понимал тогда…

— Но, если говорить откровенно, старался следовать вашим советам.

Таганцев удивленно посмотрел на Сергея. Сергей улыбнулся.

— Вы же сами каждое лето, когда ездили на лодке по Чусовой и Вишере, брали меня с собой. Вот и наслушался разговоров о справедливости.

— Справедливость! — Таганцев запустил руку и свою шевелюру. Сергей хорошо знал этот жест Ростислава Леонидовича как знак смущения. — Справедливость! Мало ли что ночью у костра не наговоришь!

— А я хорошо помню, Ростислав Леонидович, эти ночи у костров.

— Да… Чудесная штука! — И, словно жалуясь Сергею, грустно сказал: — А я давно не путешествую. Да, да! Давно.

— А ваши записи?

Таганцев махнул рукой.

— Посылал в Петербург. Мечтал: обойдемся без варягов. На Урале куда ни плюнь — иностранцы: Уркварты, Сендерсы, Роджерсы… Хозяйничают, как в собственной вотчине. Платину захватили, медь, изумруды…

— А что ответил Петербург? — спросил Сергей.

— Ничего! Когда сбросили бездарного Николашку, думал: теперь-то записи пригодятся. Какое там! Нынче одна работа — разрушать. Как поют в теперешней модной песне: «До основанья, а затем…»

Сергей вынул из кармана шинели свернутые трубкой школьные тетради.

— В армии, когда случалось свободное время, занимался вопросами баллистики…

Таганцев взял тетрадки и попытался их расправить, но они упрямо свертывались обратно.

— А, черт! Вот что, батенька, будешь работать у меня. Идем в контору оформляться!

Таганцев сам занялся этим вопросом. Не прошло и часа, как все документы были оформлены. Сергей Пылаев получил служебный пропуск. Пока все это происходило, за Сергеем внимательно следил Елистратов, скромно сидевший за одним из конторских столов. Когда Сергей вышел в коридор, Елистратов быстро поднялся и пошел за ним.

— Гора с горой не сходятся, а человек с человеком обязательно! — весело воскликнул Елистратов и хлопнул по-приятельски Сергея по плечу. — Вместе ехали, а теперь вместе работать будем! Перст судьбы!

Сергей тоже обрадовался встрече с этим человеком, еще в вагоне показавшимся не тем, кого он старательно изображал.

— Зуб-то как? Не беспокоит?

Елистратов свистнул:

— Э-э! Забыл про него. Не дай бог заболит. Ай-яй-яй! Что же мы: разговариваем, а как звать друг друга не знаем. — И, шаркнув ногой, представился: — Елистратов Игорь Николаевич!

Сергей, подражая ему, произнес не менее важно:

— Пылаев Сергей Прохорович.

У Елистратова чуть-чуть поднялись брови.

— Пылаев? А у вас на заводе однофамилец имеется. Важная персона. Наш красный директор.

— Это… — Сергей запнулся, — мой отец. — Но тут же с горячностью поправился: — Бывший отец.

— Как бывший? — не понял Елистратов.

— Выгнал меня из дома.

— За что же такое жестокосердие?

— Разошлись в политических убеждениях.

Елистратов сочувственно обнял Сергея и, придав лицу скорбное выражение, вздохнул. Потом спросил, на какую должность принят он на завод. Узнав, что Сергей определен к Таганцеву, снова заулыбался.

— Повезло! Паек увеличенный получите… А я, — он развел руками, — в конторе штаны протираю.

Сергей сумрачно смотрел куда-то поверх Елистратова, от которого это не ускользнуло.

— Не печальтесь, юноша! Обойдется.

— Возможно… Но пока может показаться смешным: в родном городе вынужден искать, где бы поселиться.

Елистратов метнул на Сергея быстрый взгляд.

— Знаете что… Не возражаете разделить со мной холостяцкую берлогу? Комнатка подходящая. Недалеко от завода. И диванчик свободный. Коротковат, правда, но…

Сергей обрадованно схватил руку Елистратова:

— По гроб вам обязан.

Елистратов засмеялся:

— Нет, не зря мы с вами в вагоне познакомились. Планида!

Ася много рассказывала Вадиму про Пылаевых: о Варваре, поступившей кухаркой к Таганцевым задолго до того, как Ася родилась; о Прохоре — молодом рабочем, познакомившемся с Варварой в их доме; об их сыне Сергее — верном друге детства. Сперва Вадим слушал со снисходительным равнодушием. Потом (Вадим не мог вспомнить, когда именно) все интереснее становились подробности жизни Аси в годы, когда они жили в разных городах, не подозревая о существовании друг друга.

Вадим все отчетливей представлял Асю такой, какой она была тогда. Задира и егоза, лихо играющая с мальчишками в лапту, бесстрашно, на равных правах, участвующая в дерзких набегах на соседские огороды. У Вадима ранее бывали сердечные увлечения. Даже был роман с продавщицей из кафе «Де-Гурмэ» на Невском, куда он ежевечерне заходил съесть пирожное. Но по-настоящему полюбил Вадим только теперь.

Для него стало необходимостью бывать все время с Асей. Если он долго не видел ее, а это случалось особенно часто после того, как, получив диплом врача, она стала работать в заводской больнице, — то, раздражаясь по любому поводу, впадал в мрачную меланхолию. И тогда упоминание о Сергее, занимавшем такое место в прошлом Аси, вызывало неприязнь. Вадим боялся признаться себе, что это ревность.

Однажды Вадим не выдержал. Он сказал, что идеальные качества Сергея — в значительной мере плод Асиной фантазии. Встретившись ныне, она вряд ли обнаружит в нем черты романтического героя.