Николай Романов - После отбоя

— Опять о моей биографии, наградах, отдельных сражениях. Уже договорились: нет для этого времени. Пожелаете — встретимся в другой раз. Перейдем к другой группе вопросов. «Как вы стали директором завода? И вообще как оказались в наших краях?» — зачитал Снегов одну из записок. — Очень просто: наступила полоса раздумий, как устраиваться в большом новом доме, именуемом жизнью. Прослышал о новостройках Сибири, списался со своими бывшими сослуживцами и во главе сборной танковой роты прибыл сюда.

— Прямо директором? — с завистью спросил Кирка Симагин.

— А как же? Специально держали вакантной должность директора, пока Кузьма Прокофьевич Снегов пожалует на берега Енисея и торжественно, по ковровой дорожке поднимется в свой кабинет. Шучу, конечно. Вместе со своими танкистами, как отец с сыновьями, пошел в вечерний техникум промышленности строительных материалов. Сдал экстерном — бронетанковая академия помогла. То, что касалось металла — знаний хватало, да и по бетону кое-какие сведения были.

— Значит, после техникума директором? — добивался Симагин.

— Нет, работал мастером.

— И уж потом директором?

— Да, и уж потом директором, — удовлетворил наконец любопытство Кирки Снегов.

— Вся ли сборная танковая рота вместе с вами работает? — поинтересовался монтажник Аникеев.

— И одной трети не осталось, — почему-то с гордостью сообщил Снегов. — Разбрелись по всем заводам Красноенисейска бригадирами, мастерами. А вчера четырех человек отдал райвоенкому в школу прапорщиков. Но на некоторых обижен, вон хотя бы на Тимофея Боброва.

— За что же, Кузьма Прокофьевич? — с огорчением спросил Тимофей.

— Не за то, что ушел с завода, а что техникум не окончил. Вместе начинали. Да ладно уж, увидел сегодня фотографию на Доске почета — простил. Сейчас на заводе уже не сводная танковая рота, а батальон, пожалуй, и не батальон, а танковая бригада. Ежегодно прибывает пополнение.

Он развертывал записки, читал про себя: «Почему прекратилась поставка материалов для пускового корпуса?» «Как вы смотрите на наш встречный план?» Н-да..« У себя на заводе он сам вызывал рабочих на откровенный разговор, а здесь его положение становилось деликатным. Не послать ли за подкреплением?

— Товарищ Бобров, если начальник управления у себя, попросите его зайти в ленинскую комнату.

— Понял, — чему-то улыбаясь, проговорил Тимофей и сорвался с места. А улыбался Тимофей тому, что Снегов так же, как и он сам, не мог привыкнуть к названию «красный уголок», а по-прежнему, по-армейски именовал ленинской комнатой.

Иванчишин был в коридоре и через минуту уже стоял перед директором.

— Подслушивали? — спросил Снегов.

— Слушал, — поправил тот. — И не один.

— Присядьте. Да не на задворках, а рядом, за столом.

Он пододвинул к нему стопку записок, кивнул: дескать, посмотрите, вас касается. Развернул очередную бумажку и густо покраснел. «Товарищ полковник, как вы могли позавчера прислать пять автомашин с бракованными плитами покрытия?» Снегов зачитал вслух, потом долго смотрел на присутствующих, точно пытаясь угадать, кто мог сочинить такой пасквиль. Наконец ответил:

— Клевета. На нашем заводе такого не могло произойти!

— Произошло, Кузьма Прокофьевич, — подтвердил Иванчишин.

— Пойдемте смотреть.

— Лучше завтра, засветло.

Кузьма Прокофьевич шлепнул ладонью по столу, словно хотел приклеить злосчастную бумажку, затем сунул ее в карман и быстро, не попрощавшись, вышел из красного уголка.

Снегов приехал к Иванчишину на другой день, потребовал:

— Показывайте!

Директор и так рослый, а сейчас казался еще выше, в глазах та же смесь тревоги и негодования, с которой он покинул вчера красный уголок. На нем было серое пальто из офицерского драпа, серые каракулевые воротник и шапка пирожком. Они шли молча, только когда Леша свернул в сторону от пускового корпуса, директор резковато спросил:

— Куда ведете?

— Туда, где нашла применение ваша продукция.

Хорошо, что двое суток не выпадал снег и уложенные в сооружаемую дорогу плиты были чистыми, даже трещины не припорошены. Кузьма Прокофьевич неторопливо двигался по ним, некоторые ощупывал даже руками, и, когда ступил на последнюю, признался:

— Наши. — Он стоял с опущенной головой, как у надгробия. — Наши, — повторил он и мрачно заговорил: — Представляете, что было бы с саперами, вздумавшими наводить переправу для танков из гнилого леса или неисправных понтонов? Трибунал. А что делать с нашими? Ведь они знали, на что шли: рухнет пролет крыши, погибнут рабочие. И эти люди ходят с нами по одной земле, дышат одним воздухом, получают зарплату из одной государственной кассы, живут в одних заводских домах?! Эти люди проходят мимо Красного знамени, врученного заводу крайкомом партии?! И чего после этого стоит директор завода и все его помощники?! Я должен извиниться перед вашими людьми. Не только сам приду — бракоделов с собой приведу, пусть казнятся, смотрят в глаза молодых ребят, комсомольцев.

Леша чувствовал страдания Снегова и решил переключить его на другой разговор.

— Кузьма Прокофьевич, знаю, что вы на меня в обиде за звонки.

— Нет, теперь вы не обидчик, а потерпевший, — сказал Снегов. — Разберемся, устроим общественно-показательный суд. Потери возместим.

— Нас сдерживают не только стеновые панели, но и железобетонные конструкции под электролизеры.

— Знаю, товарищ Иванчишин, но разве дело во мне? Не я занимался пересортицей номенклатуры: количество одних конструкций увеличивал, других — сокращал. Мне самому эта ломка стоит двух процентов потери сверхплановой продукции… Умеете воевать? — неожиданно спросил Кузьма Прокофьевич.

— Устал.

Снегов посмотрел на Лешу с укором.

— Молодой человек!.. — И не досказал, круто повернулся и зашагал к машине.

Иванчишин нагнал его:

— Кузьма Прокофьевич, это ведь не решение, а состояние человека. А человек этот будет воевать. Извините.

— Ладно, уж… Разберусь — встретимся.

Леша почувствовал себя так, будто его отхлестали по щекам. Он смотрел вслед уходившему Снегову и в который раз удивлялся, как этот опаленный войной человек сумел сохранить гвардейскую выправку, вкладывая в слово «выправка» значительно большее содержание — несгибаемое мужество, волю к победе. Он будто шагнул сюда, на Всесоюзную ударную комсомольскую стройку, прямо с поля боя и с таким же бесстрашием ринулся в сражение за создание материальных ценностей для своего народа.

К концу дня Кузьма Прокофьевич позвонил сам:

— Товарищ Иванчишин, дело с бракованными панелями оказалось сложнее, чем я предполагал. Не могли бы вы подъехать на завод?

Леша мчался на такси. И не только затем, чтобы искать бракоделов. Ему хотелось ближе познакомиться с бывшим комбригом. Встречи на заседаниях парткома, планерках позволяли судить лишь о его политической зрелости, рассудительности и завидном спокойствии, которое особенно подкупало Лешу, вероятно, потому, что ему самому не хватало этого качества. Но сегодня он увидел как бы другого Снегова, быстро ранимого, не скрывающего чувства под личиной спокойствия: И без преувеличения считал, что открывал в нем человеческую глыбищу, близкую и незнакомую, доступную и недосягаемую. И ругмя ругал себя за невосприимчивость к добрым советам. Прислушайся он в свое время к наказам заместителя начальника заставы по политической части, наверно, при оценке людей не делал бы ставку лишь на одну интуицию.