Николай Романов - После отбоя

Неужели все благие намерения начинаются с неприятностей? Вчера условились: уволенные в запас пограничники и армейцы, отъезжающие на крупнейшую сибирскую стройку, прибудут в Дом офицеров на вручение комсомольских путевок. Явятся как на парад — точно в назначенный срок, со всеми знаками отличия…

И вот этот торжественный момент наступил. В президиум поднялись командование южного пограничного округа, секретарь ЦК комсомола республики, представитель треста Алюминстрой, офицеры. Раздались по-солдатски дружные аплодисменты.

А трое не пришли. И кто! Коммунист Гена Ветров, Кирилл Симагин, похвалявшийся, что на стройке сразу же будет бригадиром, и секретарь комсомольской организации пограничной заставы Ваня Щедров.

Борис Точкин, комиссар эшелона добровольцев, волновался. Он вспоминал наказ начальника политотдела при вручении мандата: «Работа комиссара эшелона посложнее командира отделения: люди собраны со всего округа, дорога дальняя, соблазнов в пути много. Но все должны прибыть к месту назначения организованно, как и полагается воинскому подразделению. Мы надеемся на вас».

«Надеемся на вас, — горько подумал Борис. — Еще в вагон не сели, а уже трех человек недосчитываюсь…»

Точкин нарочно сел в середине зала, чтобы не бросаться в глаза, но начальник политотдела округа заметил его и указал на место в президиуме. Ничего не поделаешь, надо взбираться на голгофу.

Генерал уже закончил напутственную речь, помощник по комсомолу разложил путевки.

— Геннадий Ветров! — назвал первого по алфавиту секретарь ЦК комсомола.

Точкин опустил глаза, чтобы не видеть зал, недоуменно-вопросительных взглядов членов президиума. Позорище! Но случилось невероятное: в тот момент, когда была названа фамилия Ветрова, дверь в зал стремительно распахнулась, и высокий, стройный Генка, печатая шаг, направился к столу президиума. Борис очнулся, мысленно обругал парня бронзовым идолом, но через минуту уже готов был расцеловать его. И ответил Генка по-военному: «Служу Советскому Союзу!» Каждый доброволец вслед за Ветровым повторял эти торжественные слова, награждался аплодисментами. Только дважды угрюмо промолчали присутствующие, когда были названы фамилии Кирилла Симагина и Ивана Щедрова.

Потом в фойе Борис прижал к стене Ветрова, повторил, как ему казалось, самое обидное ругательство:

— Идол бронзовый! Что стряслось?!

— Чемодан искал. Все обзавелись, кроме меня.

— Чемодан искал, а башку потерял! — Борис, дружески ткнув кулаком в упругий бок спортсмена — Гена играл центровым в сборной баскетбольной команде округа, — спросил: — Что будем делать с дезертирами?

— Я попытаюсь разыскать Симагина, а ты Щедрова.

— Ищи! — одобрил Борис.

Симагина так и не нашли, а Щедров сам явился к Борису.

— Разожми кулачищи, — предварил он непроизвольный жест Точкина. — Невеста прибыла…

— Какая еще невеста?! — рассвирепел Борис, приняв слова Щедрова за насмешку.

— Обыкновенная, — радостно осклабился Иван.

Постепенно до сознания Точкина все-таки дошло существо дела: обыкновенная невеста — Юля Галкина, обыкновенный жених — Ваня Щедров. И вот стоит парень радостный и растерянный, мнется, что-то хочет сказать, а не решается. Наконец смущенно повторяет:

— Понимаешь, невеста… Она поехала бы со мной, да денег на билет не хватает.

— Понял, Ваня, — повеселев, сказал Борис — Комсомольскую путевку выхлопочем. Только хотя бы знать, за кого хлопотать.

— Да вон она, на углу стоит.

Подошли. Невеста протянула руку Точкину.

— Юля.

Борис опешил: не строитель, а куколка сахарная, с румяными щеками, пышными, забранными в две косы русыми волосами, с ясно-голубыми ликующими глазами.

— Значит, в Сибирь?

— Куда Ваня, туда и я.

— Вы же еще некрещеные, — пошутил Борис и тут же раскаялся: лицо девушки стало пунцовым, даже вздернутый носик покраснел. — Приму все меры, Юля, чтобы поехали с нами и чтобы вас не выкрали из вагона…

На вокзале добровольцы были смущены — провожающих оказалось больше отъезжающих. На перроне теснились группами, брали или давали свои адреса, наказывали передать приветы товарищам, с которыми не успели попрощаться. Особенно одолевали сержанта Бориса Точкина — комиссара эшелона. Он принимал книги для вагонной библиотеки, тетради, бумагу для выпуска боевых листков. Школьники из радиокружка подарили самодельный транзисторный радиоприемник.

А Бориса не переставала точить боль: все-таки один человек дезертировал. Он прикидывал, как наказать Симагина, и был удивлен, увидев Кирилла в вагоне. Тот в среднем купе занял нижнюю полку и даже обозначил постелью, чтобы закрепить за собой неоспоримое право на избранное место.

Борис вспылил.

— Съездить бы вот этой штукой, — взмахнул он кулаком, — по твоему глобусу, да свидетелей много.

— Не шуми, комиссар, делом занимался, потом сам оценишь…

Скрылся вокзал, медленно удалялись, поднимаясь по склонам, городские окраины. Пассажиры начали обживать вагон. Успокоился и Ваня Щедров: комиссар уговорил проводницу выдать Юлю за свою напарницу, поселить в служебном купе. А Ваню через стенку, на верхнюю полку. Пусть перестукиваются.

…Справа и слева плыла холмистая местность — серая, невзрачная: ни деревца, ни кустика, только клочки колючей травы, которую выщипывали отары овец. Но скоро земля стала покрываться словно струпьями — черными остроугольными камнями. Они то сдвигались в кучи, поднимались в пирамиды, то вновь расползались в стороны. Ни свирепые ветры, ни ливни, ни обжигающие солнечные лучи не смягчили режущие грани камней. Но стоило электровозу нырнуть под каменную гряду сопок, пробежать по гулкому длинному туннелю, как открылась новая картина — почти ровное плоскогорье с крупными площадями обработанных полей, с буйной зеленью на пойменных лугах по берегам пограничной реки.

Теперь уже не только Борис, все обитатели вагона облепили окна. Железная дорога проходила почти по самой границе. Видна контрольно-следовая полоса, рядом с ней двигались пограничные наряды. Все знакомое, родное; казалось, остановись сейчас поезд — и вчерашние солдаты и сержанты выпрыгнут из вагона, вновь встанут на дозорную тропу…