Николай Романов - После отбоя

К стройке приближалась Талка, в руках у нее газета — значит, встреча на пристани. Я вскочил, с силой оперся о перила, и, не выправь мы в свое время Митькины леса, — быть бы мне калекой.

На пристань Талка пришла первой. Она беззаботно расхаживала по асфальтированной площадке. Меня так обескуражила эта праздная неторопливость девушки, будто она никого не ждала, а просто убивала время, что я невольно остановился за деревом, чтобы понаблюдать за ней и хоть немножко успокоить толкавшееся в груди сердце.

Талка повзрослела, у нее другая прическа — длинные, до плеч, прямые волосы закрывали большую часть лба, щек. Но если бы у Талки были видны только одни глаза, я побежал бы за ними на край света. Она инстинктивно взглянула в мою сторону. Я подбежал к ней.

— Талка!

— Боря!

И замолчали.

Мы так долго не виделись, что, казалось, знакомились вновь — робко, стеснительно. Машинально покинули пристань, пошли по берегу, не сговариваясь, сели в том месте, где зубрили историю. Сидели недвижимо, безмолвно, будто дали обет молчания. Первыми заговорили руки. Я начал перебирать пальчики Талки, она склонила голову на мое плечо, грустно произнесла:

— Боря, мама прочитала мое письмо к тебе. Прочитала и категорически предупредила: «Ты не отправишь его!» «Отправлю, мама». — «Я немедленно вызываю папу».

— Письмо было отправлено, Боря, но теперь мое положение очень осложнилось. Я хотела разрядить обстановку, рассказала, что ты подготовил меня по истории и литературе, но это еще больше расстроило маму. Она, она… против нашей дружбы…

Вечерний воздух охлаждался, а с реки тянуло теплыми испарениями. Они сгущались, становились серыми, как облака, закрывали противоположный берег, зеркало воды. Тишина заполнялась разноголосым предвечерним гулом, прослушивались моторы речных катеров, гул автомобилей, гомон сбившихся в стаи грачей, всплеск рыбы в воде, запущенный на полную мощность транзистор, наверно, кто-то хотел, чтобы его услышали марсиане.

И к дому шли молча, будто провожали в последний путь наше такое яркое, праздничное и такое короткое счастье. Остановились в условленном месте. Талка решительно вскинула голову, обняла меня за шею, поцеловала и быстро пошла к дому. Я проследил, пока она скрылась в своем подъезде, и пошел, как старик, шаркая подошвами.

Дома старался казаться беспечным, неторопливо переоделся, сел на диван, собираясь рассказать о прошедшем дне. Это вошло в привычку: сначала я говорю о стройке, потом мама о фабричных делах.

Но на сей раз мама начала первой:

— Боря, недавно отсюда ушла мать Наташи, Микаэла Федоровна.

Я вскинул глаза, наверно, взгляд был испуганным, мама начала непривычной, торопливой скороговоркой:

— Успокойся, ничего страшного не произошло. Могут же встретиться матери, дети которых дружат?..

Пауза была тягостной.

Мама стала уже медленно, с опаской подбирать слова. Но и того, что было сказано, достаточно, чтобы сделать жизнь пустой, чтобы утратить веру, что все матери одинаково любят своих детей. Микаэла Федоровна жаловалась, что я отрицательно влияю на ее дочь: та стала плохо учиться — получила две тройки. До сих пор девочка была скромной, а сейчас дерзит, поздно является домой. А главное — перестала думать о поступлении в институт.

Мама сделала паузу и очень тяжело проговорила:

— Микаэла Федоровна просила тебя дать слово никогда не встречаться с ее дочерью…

Я упал на диван, зарылся в подушку, хотелось зареветь от людской несправедливости, от собственной беспомощности, от обиды за маму, что ее заставили говорить со мной о таких вещах. Она обняла меня, стала утешать, а когда я немножко пришел в себя, поспешила переменить разговор:

— Сынок, а почему бы тебе не подумать об институте?

— Мама, ты когда-нибудь раскаивалась, что стала швеей?

— Что ты, господь с тобой?! — удивилась она. — Это же мое, кровное, я каждому рулону ткани с красивой расцветкой радуюсь, как маленькая. Увижу женщину в платье нашей фирмы, и у меня празднично на душе: может, и мои руки прикоснулись к этому платью.

— Ну вот и я горжусь своей плотницкой работой.

— Это я поняла, сынок. Но английский язык все-таки изучаешь, значит, куда-то готовишься?

— Готовлюсь. Вдруг когда-нибудь меня как специалиста-строителя пошлют в Европу, на Ближний Восток, в Африку, Южную Америку оказывать помощь нашему брату — рабочему. Помнишь, землетрясение в Югославии, Перу? Сколько наших людей побывало там! Помогали пострадавшим, отстраивали дома, больницы, школы. А возможно, на экскурсию в какую-нибудь страну поеду. Без знания языка никак нельзя.

Долго проговорили в тот вечер. О Наташе больше не упоминали, но мама поняла: никакая сила не заставит меня отказаться от нее.

В последний день нарушился привычный вагонный распорядок — никто не отходил от окон, даже когда совсем стемнело. Насмешница луна ныряла в проруби седых облаков, подмигивала одним глазом нетерпеливым пассажирам, дескать, все равно не увидите, что там на горизонте: тайга, каменистые отроги Саянского хребта или искусственное море, созданное покорителями Енисея. И наконец, медлительные сборы, неторопливая укладка чемоданов, чтобы хоть как-то сдвинуть с места словно остановившееся время.

Несмотря на поздний час, демобилизованных воинов встретили на высоком уровне. На вокзал пришли начальник штаба комсомольской стройки Миша Сидоров, секретарь комитета комсомола Генрих Юркин, хозяйственник, финансист, начальник общежития. «Все нужные люди», — пошутил Гена Ветров, пожалуй, единственный человек среди приехавших, не потерявший чувства юмора.

И действительно, финансист сразу переписал фамилии прибывших и предупредил, что в двенадцать часов он явится в общежитие и выдаст каждому аванс на «гражданскую экипировку». Хозяйственник, наоборот, предложил лично каждому прибыть к нему в вещевой склад, подобрать рабочую одежду. Начальник штаба комсомольской стройки Миша Сидоров чуть не по стойке «смирно» стоял перед комиссаром эшелона и чеканил:

— Условились: сегодня — хозяйственный день, расквартирование. Завтра проведу вас по стройке, ознакомлю со всем, что вас будет интересовать. Вопросы есть?

— Можно мне? — робко спросила Юля. Теперь уже все знали, в какой роли она прибыла на стройку.

— Я вас слушаю, — официальным тоном проговорил начштаба и, кажется, прищелкнул каблуками.

— А как насчет женского общежития?

— Обеспечим, — заверил Миша. — Еще вопросы?

— Пока нет, — ответил Точкин, удивляясь, что у безусого начальника штаба военный лексикон. Неужели в армии был? Не похоже, толстые стекла очков выдавали сильную близорукость, а значит, непригодность к службе. Просто хочет выглядеть стреляным солдатом, ведь над стройкой шефствует комсомол пограничных войск.