Николай Романов - После отбоя

— Борис, в твоем университете хоть говорить-то учат? Ведь мы приехали не к Ивану Ивановичу, а к тебе. Как жить думаешь?

— Мама, оставим этот разговор до завтра, сегодня мы все очень устали, — попросила Наташа. — Давайте выйдем хоть на несколько минут на улицу, здесь очень жарко.

Я догадался подать пальто Микаэле Федоровне, Наташа оделась сама да еще успела надвинуть шапку на мою голову. Мы встали около парадного входа в гостиницу. Было на редкость тихо, мороз совсем не чувствовался. На черном бархатном небе плавали крупные звезды-то яркие, как маленькие солнца, то с просинью, будто раскаленный металл, то красноватые с рубиновым оттенком. Микаэла Федоровна посмотрела на небо, глубоко вздохнула и не то удивленно, не то обиженно проговорила:

— Господи, и звезды-то не такие, как наши, — большущие, и висят низко, словно спелые яблоки. А воздух чистый, смолистый, легко дышится.

Я был счастлив: хоть воздух наш понравился.

— Боря, ты когда будешь завтра? — спросила Наташа так просто, словно оба были уже сибирскими жителями.

— Когда скажете, — ответил я покорно и посмотрел на Микаэлу Федоровну.

— Телефон-то у нас в номере действует или только для украшения?

— Действует.

— Ну, позвони с утра, мы ведь тут ничего не знаем, — подсказала Курникова-старшая.

В понедельник я, как всегда, за двадцать минут пришел на работу. В бытовке меня ждала Мара. Она кинулась навстречу, будто сто лет не виделись.

— Боря, во всех бригадах только и говорят о солдатских посиделках, спорят, кто на очереди. Связисты примкнули к пехотинцам, потому что их мало. Пограничники волнуются по другому поводу: их очень много, предлагают группироваться по годам службы. Я позавчера и вчера ждала тебя в общежитии, да так и не дождалась… Ты не слушаешь меня?

— Слушаю, — очнулся я.

— Девчата тоже хотят перенять эту форму, но я не придумала, по какому принципу их группировать. И вообще, мне очень надо поговорить с тобой. Давай после работы встретимся.

— Не могу, Мара.

Вошел бригадир Муромцев, за ним Гена, Юля. Разговор оборвался. Ветров был весел, румян с мороза, но увидел меня рядом с Марой и сразу потускнел. Юля, наоборот, просияла, схватила Гену за руку, начала о чем-то допрашивать. Кровельщики готовились к расчистке снега на нулевом цикле очередного корпуса, они уже больше месяца не занимались своим делом. И сейчас, громко стуча лопатами, вываливались из бытовки. Бригадир задержал меня:

— Борис, ты эту неделю не приходи на работу. Не беспокойся, все законно, в счет неиспользованного отпуска.

…Мы с Талкой поехали в Политехнический институт. Нас принял заместитель декана и, не дослушав Наташу, объявил:

— Знаю, знаю, и просьба из Краснодара есть, и секретарь парткома Алюминстроя звонил. Сдавайте документы и с завтрашнего дня на занятия. Поздравляю вас, сибирячка Наталья Курникова! — И уже не так бодро добавил: — Только с общежитием у нас трудновато, чуть не со всей Сибири тянутся к нам абитуриенты. И не только из Сибири, ной из западной части республики. Может, пока где-нибудь комнатушку снимете, а там будем думать.

Институт Талке понравился. Новое здание, современное оборудование, благоустроенные учебные кабинеты, лаборатории, спортивный зал. Радостные, пошли на доклад к самому большому начальнику.

Микаэла Федоровна, переволновавшись за эти два дня, выглядела спокойнее, говорила рассудительнее, но, разумеется, не без того, чтобы не проехаться на мой счет, хотя и обращалась к дочери:

— Ну ладно, край богатый, институт хороший, у министра твоего общежитие, а дальше что?

Наступила решающая минута. Я набрал полные легкие воздуха.

— Микаэла Федоровна, мы с Наташей знакомы давно, вы это знаете, у нас было много времени на раздумье. И если за это время наша дружба (слово не то, но как скажешь матери по-другому?) еще больше окрепла, если мы уже не можем жить друг без друга… Одним словом, я прошу дать согласие называть вас мамой.

К моему удивлению, эти слова произвели впечатление на Курникову-старшую. Она уже внимательно посмотрела на меня, словно хотела убедиться, мои ли это слова. Убедилась: мои. Предложила:

— Сядь. — И после внушительной паузы продолжала: — Вот что, министр, дружба дружбой, но ту пословицу, что будто бы с милым рай и в шалаше, — выбрось из головы.

У меня голова кружилась от счастья. Главный вопрос решен, пошли детали. Я и сам понимал — возводить шалаш на улице нелепо, надо искать комнату. И найду, перетрясу весь город, но найду. Микаэле Федоровне моя улыбка показалась неуместной, она нахмурилась, заговорила мрачновато:

— Некоторые считают наставления старших старомодными, но и молодые не все мудрецы. Вместо того чтобы заранее все хорошо обдумать, взвесить, как устроить жизнь, они сначала решают, а потом взвешивают. — Она недовольно посмотрела на дочь, упрекнула: — Ты не косись на меня, Наташа, мы с тобой не раз беседовали на эту тему, а с Борисом нет. И если он человек самостоятельный, его эти разговоры не обидят.

— Не обидят, — подтвердил я и стал горячо, торопливо, сбивчиво заверять, что сделаю все возможное и невозможное, чтобы Наташа могла спокойно учиться, культурно отдыхать, заниматься спортом…

Микаэла Федоровна поморщилась:

— Господи, то молчит, то трезвонит, аж в ушах звенит. Идите на улицу, пусть морозный ветер хоть немножко продует ваши головы.

Мы не заставили себя упрашивать, по-ребячьи сбежали по лестнице, немало удивив администратора гостиницы, привыкшего видеть здесь серьезных людей, промчались несколько кварталов по улице и тоже не вызвали энтузиазма у прохожих, один даже припустил за нами — не от милиции ли удирают? — только увидев нас целующимися, разочарованно повернул назад. Талка была взбудораженная, счастливая и отчаянная: я бы не рискнул целоваться на людной улице. Конечно, если бы прохожие знали, что за три дня мы еще ни разу не оставались наедине, простили бы нас. А через несколько минут снова бежали. Видно, за эти дни в нас накопилось столько неизрасходованной энергии, оглушающей радости, счастья, что потребовалась вот эта физическая разрядка.

Нам нравилось все: широкий размах улиц, площадей, гармоничное сочетание высоких кирпичных домов с двухэтажными особняками из мореного дуба, резными коньками, балконами, оконными и дверными наличниками, которые отнюдь не портили проспекта города. Мы восхищались обилием высаженных деревьев, кустарников, по которым нетрудно было представить, как зелен и хорош город в летнее время.

Зашли в кино, купили билеты, но забыли пойти в зрительный зал. В буфете попросили, чтобы нам дали всякой твари по паре: пирожных, коржиков, ватрушек, вафель, конфет всех сортов, кофе, и, к изумлению буфетчицы, все слопали. Возвращались в гостиницу вечером, шли медленно — нога за ногу. Потом совсем остановились. Талка почему-то шепотом спросила: